Ванин крест.

В Лысенко

Ванин крест

Драматический эпизод в одном действии

/По одноименному рассказу Сергея Сухонина «Ваня»/.

Действующие лица

Ваня, Сирота 10 лет

Петр Александрович, Школьный доктор

Аронов, Капитан НКВД

Врач, Капитан медицинской службы

Военный Генерал

Стасик, Мальчик с обожженным лицом

Света, девочка без руки

Бабушка, умершая бабушка Ивана

Звуки патефона. Голос Левитана. Входит, опираясь на палку Ваня.

Ваня. Этот рассказ о войне, но не только. Больше о вере и любви к ближнему. Убежденным атеистам просьба не слушать.

Сделав несколько шагов пауза

Детский дом разместили в небольшом городке на востоке нижегородской области, в построенном совсем недавно двухэтажном, кирпичном дворце пионеров, что было довольно редким явлением для довоенной эпохи. Но вот он пригодился в новом качестве. Дети прибывали из зоны боевых действий, и их надо было где-то размещать. Все комнаты на первом этаже и на большей половине второго были заставлены двухъярусными кроватями. Даже в коридоре вдоль стен стояли кровати. И лишь на втором этаже оставались свободные классы, где дети учились в четыре смены. Учебный процесс не должен был прерываться ни при каких обстоятельствах.

Петр Александрович. Ранним августовским утром 1942-го года из дверей детского дома вышел мальчик с палочкой в руках. При каждом шаге он всем телом опирался на нее, потому что его правая нога почти не работала. Ему было десять лет, хотя по комплекции никто не дал бы больше семи. Но по впалым, вечно слезящимся глазам, глубоким морщинам на лице, совершенно седым волосам и сгорбленной фигуре, он казался маленьким старичком.

Мальчик тяжело спустился с крыльца и нос к носу столкнулся со школьным доктором, Петром Александровичем. Этот пожилой, полностью лишенный волос человек, работал в детском доме не только врачом, но и, ввиду нехватки кадров, учителем биологии и химии.

Петр Александрович. Ты куда, Ваня? Разве завтрак уже был?

Ваня. Я не хочу есть, Петр Александрович.

Петр Александрович. Не хочешь, или не можешь?

Ваня. Не могу. Жжет всё внутри.

Петр Александрович. Ну, иди погуляй немножко. А перед обедом ко мне на осмотр!

Ваня. (пожал плечами). Зачем? (Но, испугавшись, что обидел хорошего человека). Хорошо, буду.

И побрел своей дорогой. А Петр Александрович остался стоять на месте, грустно смотря вслед удаляющемуся мальчику.

Аронов. Это что за вольный казак?

Петр Александрович обернулся и увидел перед собой улыбающуюся физиономию капитана НКВД Аронова.

Петр Александрович. (Печально). Самый вольный, и самый свобод.

Аронов. Свобода есть осознанная необходимость. Но никакой осознанности в действиях Вашего воспитанника я не вижу. Да и в Вашей тоже, господин штабс-капитан!

Петр Александрович (Вспылив). Никак не можете забыть о моем белогвардейском прошлом, господин просто капитан! Только я уже отсидел за свои грехи, которые заключались лишь в том, что я лечил раненых. И красных, между прочим, тоже!

Аронов. Ну, ну, не забывайтесь! Помните, кто Вы, и кто я!

Петр Александрович. Помню. Как не помнить? В первую мировую и в гражданскую я оперировал, когда и пули над головой свистели. А Вы ближе ста километров к фронту никогда не приближались!

Аронов. Партия пошлет, поеду на фронт. А сегодня здесь свой долг исполняю. И добросовестно исполняю, будьте уверены.

Пауза

И все же, Петр Иванович, Вы не ответили на мой вопрос. Почему Ваши воспитанники нарушают распорядок дня? Когда захотят – уходят, когда захотят – приходят.

Петр Александрович (более миролюбиво). Но они же не заключенные.

Аронов. Не спорю. Не заключенные. И я не заключенный, но на работе, как штык, от и до. Да и Вы дисциплину не нарушаете, знаю. Почему же дети на дисциплину плевать могут? Что из них вырастит?

Петр Александрович (усмехнулся). Вспомните себя в их возрасте.

Капитан Аронов неожиданно захихикал, видимо вспомнив некоторые свои детские похождения. Но через пару секунд вновь сделал серьезное лицо

Аронов. Да. Но сейчас идет война. Война! И об этом надо помнить всем!

Петр Александрович. Надо. Но надо так же иметь ввиду, что детства никто не отменял. Это биологический, а не социальный процесс…Правда детство можно убить.

Аронов (вспыхнув). Что Вы имеете в виду?

Петр Александрович. Я имею ввиду, что слишком много детей гибнут под бомбежками, под обстрелами, а уж что делают с ними немцы на оккупированных территориях!

Аронов. А? Это конечно, конечно… И все же, куда пошел этот мальчик. Что за самодеятельность? А как он учится?

Петр Александрович. Он не учится.

Аронов. Как? Почему? Государство на него деньги тратит, кормит, одевает…

Петр Александрович. Миша, оставь Ванюшку в покое! Тем более, что сейчас каникулы, а до осени ему не дожить.

Аронов (Искренне возмущаясь). Так почему он здесь, а не в больнице?

Петр Александрович. Потому что нечего ему там делать. Современная медицина здесь бессильна. С такими травмами не живут. Вообще не живут. То, что он еще ходит и дышит – чудо. Но и чудо уже кончается…Ладно, мне пора.

Петр Александрович скрылся в дверях детского дома. Аронов пошел на поиски Вани

Эпизод второй

Входит опираясь на палку Ваня

Ваня. Дорога на восток была забита подводами с сидящими в на них детьми, ранеными, больными, и безлошадными беженцами. То и дело возникали заторы и ругань. Ваня понуро шел сбоку, поближе к лесу, неся в руках маленький узелок. Больше у него ничего не было. И никого. Родителей еще в конце тридцатых увезли куда-то в черной эмке, а родная тетка умерла сразу после начала войны. Не выдержало сердце. Немцы наступали и жители близлежащих деревень спешили на железнодорожный вокзал, куда вечером должны были подать последний поезд. До вокзала было уже недалеко, километра три. Там можно было отдохнуть, набрать воды, накормить детей и спокойно ждать эвакуации. Но война в любые планы вносила свои коррективы. Так случилось и в этот раз. Над дорогой неожиданно появился немецкий бомбардировщик и сбросил несколько авиабомб. Это был не массовый налет. Скорее соло «свободного охотника». Но три бомбы легли точно в цель, в столпотворение людей и лошадей. Я не понял, что произошло. Просто я получил какой-то странный удар по всему телу и…полетел. Раньше я летал только во сне и мне стало даже интересно, тем более, что время, остановившись на мгновение, двинулось вперед уже медленно и неохотно. Словно протестовало против свершившегося безумия. Только я еще не понимал этого. Я увидел перед собой летящий рядом развязавшийся вещевой мешок, откуда высовывались рукава рубашки и махали, как крыльями. Я попытался засмеяться, но не услышал своего смеха. Вокруг царило безмолвие. Потом меня развернуло, и мой взгляд уткнулся в лошадь. Она нелепо перебирала лапами, и это тоже было бы смешно, если бы за ней, словно шлейф, не тянулись кишки из распоротого живота и струи крови. Но и тут я еще не испугался. Лишь совершив еще одно неуправляемое вращательное движение и, встретившись взглядом с оторванной головой соседа дяди Васи, я пришел в ужас и закричал от животного страха и, проснувшейся во всем теле, боли. И тотчас время «закусило удила» и бросило меня вперед и вниз – на землю. Я упал на теплый труп лошади, что смягчило удар, но сохранило жизнь…

Очнулся я уже в вагоне санитарного поезда. Какие-то добрые люди донесли меня до станции, а военные врачи не отказались взять меня и еще несколько тяжело раненых. Остальные же сельчане остались на станции ожидать обещанного последнего поезда, или смерти, таившейся в небесах.

Эпизод третий

Вагон санитарного поезда Ваня лежал на нижней полке по соседству с пожилым военным, Генералом. Ваня открыл глаза.

Генерал (Ласково). Что, сынок, проснулся?

Ваня попытался открыть рот, но тут его пронзила такая жуткая боль в животе, в спине, в голове – везде, что он просто заорал вместо ответа. Именно заорал, а не закричал. На его крики прибежала врач с погонами капитана и встала, как вкопанная, не зная, что делать.

Введите ему обезболивающее!

Врач. Не положено, товарищ генерал! У нас катастрофически не хватает обезболивающих для военных. Я пойду под трибунал, если буду его расходовать на гражданских.

Генерал. Это же мальчик, капитан! Маленький мальчик! А Вы давали клятву Гиппократа!

Врач. Да, давала! И еще давала воинскую присягу…

Генерал. Ладно. Колите ему то, что прописано мне. А я и потерпеть могу.

Врач. Товарищ генерал!

Генерал. Товарищ капитан, как старший по званию, я приказываю Вам немедленно сделать мальчику укол!

Врач. Здесь старшая я. – ответила врач. И мне надлежит доставить Вас живым…

Генерал. Да не умру я! Помогите мальчику, доктор! Неужели у Вас собственных детей нет?

Врач (Отрешенно). Были. – Трое. Но их всех одной бомбой…Хорошо, я сделаю, как Вы просите.

Врач ушла

Генерал. Господи! Сколько горя вокруг, сколько горя!

Он, кряхтя, поднялся со своего место и присел Ване в ноги.

Потерпи, сынок. (взяв Ванину руку в свою). Сейчас тебе будет легче.

Ваня невнятно хрипел. Пришла сестра со шприцем и ввела ему «генеральскую» дозу обезболивающего. И через несколько минут он успокоился и заснул.

(погладив его по голове). Спи, сынок, спи! Может все и обойдется.

Усиливающийся стук колес. Затемнение

Эпизод четвертый

Ваня сидел закрыв глаза на скамейке. Входит Капитан Аронов, потихонечку подошел и присел рядом

В госпитали, куда меня привезли, сразу определили, что я не жилец. У меня были повреждены все жизненно важные органы, не говоря уж о таких «мелочах», как сломанные ребра и нога. Мне смогли снять некоторые боли, а, когда ребра и нога более-менее срослись, отправили умирать в ближайший детский дом, находящийся в этом же городе. Вот так я и оказался на попечении «штабс-капитана» Петра Александровича.

Пауза

Аронов. Ну и что мы здесь делаем?

Ваня. (Блаженно улыбаясь) Здесь у меня ничего не болит.

Аронов. (удивляясь). Только здесь?

Ваня. Да. И еще некоторое время после моего ухода. Может и совсем не болело бы, но мне приходится делиться полученной благодатью с теми, кто сам не может ее получить, но которым очень плохо.

Аронов. (Невольно улыбаясь) – А откуда здесь может быть твоя «благодать»?

Ваня молча указал ему на запущенное здание через дорогу.

Аронов. (Рассмеявшись). Бывший склад?

Ваня. Храм Божий! Складом он стал в двадцатом году, после того, как большевики скинули с него колокола и разобрали купол. Но даже если вы его совсем уничтожите, это место не перестанет быть Храмом.

Аронов. Да ты опасный человек, Иван!

Ваня. Для кого? Для Вас?

Аронов. Ладно, ладно! Можешь верить в Бога, наше государство это не запрещает.

Ваня. А Веру невозможно запретить. Никому. Только Верою и жив человек. Даже тот, кто считает себя атеистом.

Аронов. Ты рассуждаешь, как взрослый…

Ваня. А я и есть взрослый. Все, кто хоть раз соприкасался со смертью, быстро взрослеют.

Аронов. Наверное, ты прав. Не знаю. Это я по поводу взросления. Но по поводу Веры, я тебе так скажу: человек должен верить только в себя и в идею, которой служит. А Вера твоя – просто самогипноз. Ты внушил себе о какой-то «благодати», исходящей от бывшей поповской обители, и лишь поэтому тебе здесь хорошо.

Ваня (Рассмеявшись). А зачем Вы мне это говорите? Чтобы я покаялся в своем заблуждении, и вновь стал испытывать те боли, от которых избавился? В этом и состоит Ваша идея? А, может быть, Вам не стоит волноваться из-за тех нескольких дней, или часов, что мне осталось жить, и не пытаться за это время наставить меня на путь истинный?

Капитан Аронов покраснел, как вареный рак, не зная что ответить.

Ваня. Вот видите. В Вашей душе есть Бог.

Аронов. Это еще почему?

Ваня. Потому что Вы не смогли переступить через чужие страдания.

Капитан махнул рукой и поднялся с лавочки, собираясь уходить.

Подождите! Пойдемте со мной.

Он тоже встал и резво, без палочки пошел через дорогу к бывшему Храму. Капитан послушно двинулся следом.

Аронов. Ты что Ваня, наверное, притворяется, расхаживая по детскому дому с палочкой.

Ваня. Нет, я не претворяюсь. Не беспокойтесь! Человеку никогда не познать мир во всех его сущностях. На это способен только Господь.

Они подошли к единственному окошку бывшего Храма, в котором еще сохранилось стекло. На нем явственно проявилось изображение женщины с ребенком на руках. Почти как фотография на фотопластинке.

Аронов. (Шепотом). Что это?

Ваня. Это список иконы Владимирской Божьей Матери, которая находилась в этом Храме. В двадцатом ее сожгли, а все, кто был причастен к этому, умерли в течении месяца… Поберегите себя, не прикасайтесь к этому образу, и никому не докладывайте.

Капитан Аронов резко развернулся и почти побежал прочь от этого зловещего для него места. А Ваня снова занял свое место на скамеечке и провалился в полузабытье.

Ваня (Очнувшись). В поезде, после обезболивающего укола, я оказался в просторной белой комнате, ярко освещенной и заставленной цветами. Я словно парил над креслом перед небольшим мраморным столиком, а в кресле напротив сидела и улыбалась ему давно умершая бабушка.

В луче появляется бабушка

Бабушка. «Потерпи немного, сейчас еще нельзя к нам». «Потерпи, совсем чуть-чуть осталось».

Ваня (Плаксиво). Я не хочу возвращаться на Землю.

Бабушка( Уговаривая). Потерпи малыш тебе нельзя к нам. (заплакала). Я вспомнила своего погибшего в первую мировую мужа, о том, как нелегко было одной его маму растить. Каждый несет через всю жизнь, и должен донести до конца. А, если не донесет, то будет плохо. Долго будет плохо, целую вечность…

Луч исчез

Ваня. Мы говорили с ней о Вере Православной, о долге перед Родиной и людьми. Много говорили. Проснувшись, я подумал, что это был лишь сон. Но сейчас, на этой самой скамейке, я понял, что на самом деле побывал в том мире, где сейчас и его бабушка и родители, и соседи, и друзья. Все, кто крест свой смог донести, не бросил по дороге. И я не брошу! Да и зачем бросать, если нести всего ничего осталось?

Капитан Аронов. Я впервые решил посетить детский дом и, зайдя во двор, ужаснулся, как же много среди детей было калек: одноногих на костылях, безногих, ползающих по земле на дощечках с роликами, или безвольно сидящих в креслах, одноруких и совсем без рук, обожженных и одноглазых. Но детство все же брало свое, и одноногие играли на костылях в футбол тряпичным мячом. Безрукие и однорукие играли в классики, подстраховывая друг друга, а безногие носились наперегонки на своих дощечках с роликами. Но много было и таких, особенно среди самых маленьких, что сидели на скамейках и безучастно смотрели перед собой.

Подошел Петр Александрович

Петр Александрович. На наших нарушителей режима любуетесь? И кого арестовывать собираетесь?

Аронов. (чуть ли не со слезами на глазах взмолился). Не надо юродствовать?

Петр Александрович. Да, это впечатляет. Особенно впервые. У нас ведь особый детский дом, для инвалидов. Более-менее здоровых всего ничего. Да и то чисто внешне. А Вы корите их тем, сколько государство на них денег тратит. В десять, в сто раз меньше, чем нужно, скажу я Вам.

Аронов. Но ведь война же…

Петр Александрович. Да, конечно. Только детям от этого не легче. Хотя народ у нас все же хороший. Вы даже не знаете, сколько людей от себя последнее отрывают и сюда несут. Еду, одежду, игрушки. Главное, конечно, еду. На официальном пайке уже половина детей с голода бы умерло. Вот так-то, капитан!

Во дворе появился Ваня. Он шел бодрым шагом и улыбался. На клюшку не опирался, а держал в руках. Все дети прекратили свои игры и уставились на него, как на чудо. Глаза их при этом засветились каким-то ласковым, добрым светом.

Ваня. Ваше последнее заявление на фронт подписано. Вы будете хорошо воевать, но когда Вас в апреле 44-го ранят, не убегайте из госпиталя, а то погибнете безо всякой пользы. За пять дней до Победы.

Ваня пошел дальше мимо опешившего от услышанного капитана. Он подошел к сидящей на скамейке под березой маленькой девочке без руки,

(ласково). Что, Света, фантомные боли не отпускают?

Света часто закивала головой, пытаясь при этом не шмыгать носом.

Ваня взял обеими руками ее культю и, глядя в глаза, прочитал «Отче наш». Потом поцеловал ее в щеку.

Как заболит, проси Боженьку, он добрый. А недели через две и совсем забудешь о болях своих. И не горюй о потерянной руке, этим ее не вернуть. Зато со временем и одной так научишься управляться, что тебе двурукие завидовать будут. Бог с тобой!

От улыбающейся Светы он подошел к мальчику с обожженным лицом. Настолько обожженным и изуродованным. Мальчик сидел прямо на траве, прислонившись спиной к забору.

Привет, Стасик! –

Но Стасик ничего не ответил, только закрыл руками лицо. Тогда Ваня присел рядом с ним на колени и обхватил его голову руками.

Нет, сегодня ты меня выслушаешь, ибо это последний твой шанс. Пусти в свое сердце любовь к Богу и к людям. Даже к тем, кто тебя обижает. И ты увидишь, как изменится мир вокруг тебя. Даже твои ожоги начнут уходить, кожа белеть и разглаживаться. Нет, я не могу утверждать, что будешь таким, как прежде, но люди не будут бояться смотреть тебе в глаза. Собственно говоря, многие и сейчас боятся только потому, что ты излучаешь вокруг себя ненависть и зависть. А это намного страшнее, чем любое физическое уродство. Ведь все понимают, что идет война, и с каждым может подобное случиться. Но никто не может воспринять без содрогания пространство вокруг тебя, куда ты призываешь бесов! Любовь и отсутствие зависти спасут тебя, Стасик. А еще молись, как умеешь. Молись каждый день хотя бы по разу…Ты меня понял, Стасик?

Стасик (прошептал). Да! Я постараюсь.

Ваня. Уж постарайся, ибо с сегодняшнего дня больше некому будет тебе помогать!

Затем Ваня обошел еще с десяток детей. Кому снимал боль, кому добрым словом помогал, и все провожали его радостными, благодарными улыбками.

Сделав круг по двору, Ваня вновь приблизился к Петру Александровичу с капитаном Ароновым. Это был уже не тот радостный, почти здоровый мальчик, что совсем недавно вошел в ворота детского дома. Его уставшее лицо посерело и снова покрылось морщинами. Он слегка пошатывался и волочил за собой правую ногу.

Аронов. Да ты настоящий проповедник! Что, устал?

Ваня. Устал. Но не проповедник я. Просто крест свой по жизни нес. И донес наконец. Петр Александрович, Вы очень хороший человек, и проживете еще долго. Так долго, что и представить себе не можете. Но Вам надо будет вновь вспомнить о Боге. А мне пора, извините.

Ваня стал заваливаться на капитана Аронова. Капитан быстро подхватил его и поднял на руки. Дети в саду встревожено загудели.

Петр Александрович. Все нормально! – Ваня просто переутомился…

Капитан поднял Ваню на руки стал приводить его в чувство

Не надо поздно уже. Умер Ваня.

Аронов. Как? Не может быть?

Петр Александрович. Может, к сожалению. А ведь мог бы себя излечить, если бы не отдавал все свои силы ради здоровья других.

Аронов вдруг заплакал.

Отставить, капитан! В этом заведении и без Вас слез хватает…

Над сценой полился вокализ как голоса ангелов