"Жизнь на фоне"

Иногда, застигнутый врасплох внезапной паузой в потоке дня — красным светом светофора, закипающим чайником, задумчивым взглядом собеседника, — он ловил себя на ощущении невероятной, почти метафизической странности. Ощущении, что он наблюдает. Не изнутри, а словно бы со стороны. С третьего ракурса. Будто его глаза — это не органы зрения, а объективы камер, установленные в чужой голове, а его тело — аватар, управляемый на большом расстоянии, с небольшой, почти незаметной задержкой. Он видел свои руки на руле, свои пальцы, отстукивающие ритм по столу, слышал свой голос, произносящий правильные, заранее предсказуемые слова, и где-то в глубине, под толщей этого автоматизма, шевелился крошечный, испуганный вопрос: «А где же я?».

Это не было деперсонализацией в её клиническом, пугающем проявлении. Не было чувства потери себя или утраты контроля. Контроль был. Слишком тотальный. Слишком отлаженный. Это было чувство фоновости. Глубокого, всепроникающего ощущения себя не главным героем собственной биографии, а статистом в чужом фильме. Декорацией в собственном доме. Тихим, почти неслышным гулом на заднем плане своей же жизни.

Он функционировал. Это было самое ужасающее. Он функционировал безупречно. Будильник звонил в 7:00, и рука сама тянулась его отключить. Кофе-машина, купленная по акции три года назад, шипела, изливая в чашку порцию бодрости, которая давно уже не радовала, а лишь возвращала к жизни механизм, требовавший топлива. Душ смывал с кожи остатки сна, но не мог смыть ощущение тонкой, невидимой плёнки отчуждения, которая отделяла его от самого себя. Одежда — тщательно подобранный когда-то камуфляж для успешного человека — надевалась на автопилоте: брюки, рубашка, ремень. Каждый предмет — часть униформы, которую он носил, не задаваясь больше вопросом, нравится ли она ему.

Дорога на работу была ритуализированным маршрутом. Он знал каждую кочку, каждый светофор, который всегда загорался красным, каждое лицо в соседних машинах — такие же заспанные, такие же отстранённые маски, плывущие в общем потоке к общим целям. Он включал радио, и голос диджея, бодрый и неискренний, говорил о чём-то, что не имело к нему никакого отношения. Музыка была фоном. Новости — фоном. Его собственные мысли, крутящиеся вокруг предстоящих встреч, дедлайнов, разговоров с начальником, — тоже были фоном. Монотонным, повторяющимся саундтреком к движению его тела из точки А в точку Б.

Работа. Открытие офисной двери с лёгким щелчком магнитного замка. Запах остывшего за ночь кондиционера, кофе и бумаги. Улыбки коллег — ровно такие, какие положены в девять утра: слегка напряжённые, ещё не до конца проснувшиеся. «Доброе утро, как дела?» - «Нормально, спасибо, а у тебя?» - «Всё ок, работаем». Этот диалог повторялся ежедневно, слово в слово, интонация в интонацию. Он был частью скрипта. Хорошо отрепетированной пьесы, где у каждого была своя роль. Роль Надёжного Сотрудника. Неглупого, исполнительного, предсказуемого. Он играл её безупречно.

Монитор компьютера загорался, поглощая его взгляд. Десятки окон, таблицы, графики, письма. Его пальцы бегали по клавиатуре с привычной скоростью, отстукивая слова, которые были лишены для него личного смысла. Они были инструментом. Виртуальным молотком и гвоздями, с помощью которых он собирал чужие проекты, строил чужие карьеры, воплощал чужие амбиции. Иногда, в редкие секунды затишья между задачами, он ловил себя на том, что смотрит на экран, а видит — ничего. Просто мерцание пикселей. И в этой пустоте вдруг проступало жутковатое осознание: он — это просто функция. Алгоритм. Набор реакций на внешние стимулы. Его ценность измерялась в KPI, в выполненных задачах, в процентах от плана. Не в мыслях, не в чувствах, не в том неуловимом «Я», которое когда-то мечтало, бунтовало, чувствовало мир остро и ярко.

Обед. Ещё один ритуал. Разговоры с коллегами о политике, курсе доллара, новых сериалах, которые все смотрели, но никто не мог толком пересказать. Он участвовал в этих разговорах, кивал, поддакивал, иногда вставлял заранее заготовленную остроту, которая вызывала вежливый смех. Он был своим. Частью коллектива. Но внутри себя он слышал лишь ровный, ни на секунду не прерывающийся гул отчуждения. Он произносил слова и слышал, как они звучат из его же рта, но не чувствовал их связи с собой.

Вечер. Дорога домой. Та же дорога, что и утром, только в обратном направлении. Те же лица в соседних машинах, только теперь ещё более усталые, более размытые. Дом. Ключ, поворачивающийся в замке. Тишина. Или — если не один — такие же ритуализированные взаимодействия с близкими. «Как день?» - «Нормально. А у тебя?» - «Да тоже ничего». Ужин перед телевизором, где мелькали картинки, не оставляющие в душе ровно никакого следа. Социальные сети — бесконечный скроллинг чужих, отретушированных жизней, таких же фоновых, как и собственная, но тщательно замаскированных под полноценные. Он ставил лайки, писал комментарии, участвовал в виртуальной жизни, и это тоже было частью фона, белым шумом, заглушающим тишину внутри.

Потом сон. Вернее, отключение. Несколько часов бессознательного состояния, за которые организм должен был успеть восстановить силы для нового витка функционирования.

Выходные. И они были расписаны. Поход в магазин за продуктами на неделю вперёд. Уборка. Стирка. Встречи с друзьями, разговоры на те же темы, что и на работе, только в более неформальной обстановке. Достать гитару. Раскрыть книгу. Струны звенели фальшиво и вызывали раздражение. Строчки сливались, смысл ускользал, не задерживаясь в сознании.

Он боялся, что так и пройдёт вся жизнь. Что он так и не выйдет на первый план. Что он умрет, так и не прожив по-настоящему ни одного дня, оставаясь вечным статистом, вечной декорацией, вечным фоном в чужом — и в своём же собственном — спектакле. И самое страшное было то, что даже эта мысль, даже этот страх уже не вызывали в нём паники. Они были просто ещё одним элементом фона. Ещё одной краской в его блёклой, серой, фоновой палитре.

Иногда, очень редко, включалось что-то другое. Включался человек. Например, когда он видел чью-то искреннюю, неподдельную эмоцию — счастье ребёнка на улице, горе старика, потерявшего кого-то, страсть в глазах влюблённых. Или когда он слышал музыку, которая когда-то трогала его за душу, или видел картину, или читал строки, которые вдруг оживали и били прямо в сердце. В эти мгновения что-то внутри него просыпалось, шевелилось и с ужасом осознавало всю глубину падения. Оно смотрело на эту отлаженную, безупречную, мёртвую жизнь и кричало от ужаса. Кричало беззвучно.

Он жил жизнью, которая была как будто бы правильной.

У него была работа, крыша над головой, стабильность. Не было войн, голода, катастроф. Он должен был быть счастлив.

И когда-то он был счастлив.