Волчок

…Но эту собаку я вспоминаю как человека.
Единственного человека
среди фашистских собак…

Владимир Калиниченко

Сознание бригаденфюрера Ланге медленно угасало, а в потухающих зрачках кадрами сменялись видения: рождественский гусь на празднично накрытом столе, бокал искристого вина, весело виляющий хвостиком щенок, маленькая русская девочка с печальными далеко не детскими глазами, улыбающийся Курц, откупоривающий вторую бутылку искристого, и вдруг громкий хлопок… Нет, не от вылетевшей из бутылки пробки… Это было нечто другое, от чего всё тело Ланге пронзила резкая боль, не дающая пошевелить даже пальцем. Боковым зрением бригаденфюрер на мгновение увидел искорёженное тело Курца, бившееся в последних судорогах. В какой-то момент в умирающем сознании Ланге мелькнула мысль: «Это моё последнее Рождество… Прощай, Анхен, прощай, мой ангел... А где Вольф? Мой Вольф… Вольф!..»

***

Получив повышение по службе, Ланге в начале декабря 1942 года прибыл в небольшой городок под Псковом в расположение своей дивизии. Во время расстрела пособников партизан он случайно встретил своего старого приятеля Гюнтера Курца, а спустя несколько дней они уже спокойно беседовали в кабинете Ланге. За чашечкой дымящегося кофе Курц рассказал, что обосновался в довольно уютном местечке близ городка.

– Никаких партизан в окрестности! Тишина необычайная. Никакой суеты – забываешь обо всём! Просторный чистый дом, имеется банька с парилкой. Вполне сносная еда – двор полон всякой живности: свиньи, куры, гуси. Женщина из прислуги говорит по-немецки и недурно готовит. Кстати, скоро Рождество! Пользуясь случаем, приглашаю тебя к себе. Уверяю, лучшего места просто не найти!

Ланге не стал медлить с ответом:

– Что ж, Гюнтер, принимаю твоё предложение! Признаться, суета мне порядком надоела – хочется отдохнуть.

Действительно, Ланге всё в последнее время раздражало: присутствие на расстрелах, эти жалкие предсмертные вопли тех, чьё существование на Земле было обречено уже потому, что они были не арийской расы. Да и в городке у бригаденфюрера не было никого, с кем бы можно было по-дружески встретить Рождество. Единственным существом, которое каждый день жаждало внимания Ланге, – был щенок немецкой овчарки чепрачного¹ окраса по кличке Вольф, подаренный недавно сослуживцем. Герда, мать Вольфа, охраняла расположение, конвоировала военнопленных, чётко выполняя приказы своего хозяина, так что Ланге надеялся, что и из щенка выйдет толк.

***

Маруся проснулась от сильного треска берёзовых дров, подброшенных Юриком в печь, к которой прилегала кровать девочки. Мама с братом уже вовсю суетились, ведь сегодня у немцев канун Рождества. Курц приказал приготовить рождественского гуся.

Вера Германовна Иванова, мама восьмилетней Маруси и двенадцатилетнего Юрика, была вынуждена работать в доме в качестве прислуги и повара. До войны она преподавала в школе немецкий. О знании языка и кулинарных способностях женщины фашистам донёс староста Хроменко, бывший сосед, всегда за что-то не любивший семью Ивановых. Маме с детьми выделили комнатку в пристрое к дому. Эта комнатка небольшим коридорчиком отделялась от кухни, где Вера Германовна

готовила еду для Курца и его охраны. Каждый день мама приносила детям немного

Чепрачный¹ окрас – тёмно-коричневый на спине, плавно переходящий в ярко-рыжий на морде, лапах и животе.

каши и картошки.

До войны в этом местечке жил и хозяйствовал дед Маруси и Юрика. Сын деда, муж Веры Германовны, погиб ещё в 1939 году. Во время грозы оборвало провода, Иванов и Хроменко тогда в составе бригады электриков устраняли последствия аварии. Иванов заканчивал свою работу, как вдруг подключили электричество….

Долго выясняли, как это могло случиться, в итоге списали всё на несчастный случай. Вот только Хроменко как-то подозрительно ухмылялся при встрече с Верой Германовной.  После гибели сына здоровье деда было сильно подорвано, а когда пришли фашисты и начали стрелять в свиней и сворачивать шеи гусям и курам, сердце старика не выдержало: он упал в обморок и умер, не приходя в сознание. Осмотрев усадьбу, Курц быстро прекратил солдатский произвол и принял решение временно здесь обосноваться.

***

К вечеру аромат от зажаренного в русской печи гуся достиг комнатки в пристрое, где жили Ивановы. Маруся сидела у окна, ждала, когда же придёт мама или куда-то запропастившийся Юрик. От этого аромата у девочки сладко становилось во рту и посасывало в желудке, ведь кроме варёной картошки и квашеной капусты она сегодня ничего не ела. Вскоре вдалеке на горизонте возник свет: это были фары приближавшегося к дому автомобиля, а сразу за ним показался еще один. Машины въехали во двор. С крыльца проворно сбежал Курц. Хлопнула задняя дверца, из машины быстро вылез староста Хроменко и, забежав вперёд, услужливо открыл переднюю дверцу со стороны Ланге. Курц встретил приятеля, они дружески пожали руки и, похлопывая друг друга по плечам, прошли в дом. Из машины, в которой приехал Ланге, один из солдат вытащил маленького щенка, любопытно озирающегося по сторонам, и проследовал с ним вслед за своим военачальником. Из кузова другой машины высыпали солдаты с каменными лицами и, как показалось Марусе, пустыми глазами и по команде старшего разбежались по двору, занимая свои позиции.

Марусе захотелось посмотреть на щенка поближе, девочка надела валенки, накинула мамину шаль, робко приоткрыла дверь и вышла в коридорчик, где отчётливо была слышна оживлённая немецкая речь вперемежку с громким хохотом. Уже через минуту осваивающийся в новой обстановке щенок оказался перед Марусей. Он смотрел на девочку умными глазёнками, как маленький любопытный ребёнок.

– Какой ты маленький! Какой ты милый! – тихонько проговорила девочка, улыбаясь. Щенок доверчиво завилял хвостиком и своим тёплым мокрым носиком ткнулся в колени Маруси. Та несмело запустила свои маленькие худенькие пальчики в густую короткую собачью шерсть. В ту же секунду из гостиной донеслось:

– Вольф! – это, потеряв из виду своего питомца, крикнул Ланге. Щенок навострил ушки, взвизгнул и понёсся на зов хозяина. Ланге, говоря о том, как собирается сделать из Вольфа настоящего зверя, способного растерзать любого по приказу хозяина, и как после войны пёс будет преданно охранять Анхен, милую дочку Лагне, с рук кормил щенка гусиным мясом. Ланге так увлёкся, перечисляя все таланты и способности дочки, что не сразу заметил, как, насытившись, щенок снова убежал.

– Вольф! Да где же он облюбовал себе местечко? – расплылся в улыбке Ланге. Он встал из-за стола, подошёл к приоткрытой двери и выглянул в коридор.

– О! Теперь мне понятно, что происходит: там ребёнок. Курц, что это за девочка? Она не больна?

Курц подошёл к приятелю, выглянул в коридор и пояснил:

– Это дочь моей прислуги. Существо вполне безобидное. Оба они неспешно подошли к Марусе, внутри которой всё сжалось. По лицу Ланге скользнуло что-то вроде умиления, возможно, Маруся напомнила ему маленькую дочь.

– Дас ист Вольф! Ферштейн? – услышала Маруся откуда-то сверху. Осмелившись, подняла глазки и робко-робко переспросила:

– Волк? Вол-чок?

Курц и Ланге расхохотались.

 – Пускай немного поиграют, – решительно произнёс Ланге, и приятели вернулись в гостиную.

Маруся гладила щенка по бокам и животу, а он то, весело виляя хвостиком, подпрыгивал, то ложился, складывая лапки одну на другую, тыкаясь влажным носиком в маленькие ладошки девочки.

– Вольф! Ко мне! – то и дело раздавалось из гостиной, и щенок быстро мчался на зов хозяина, а через короткое время снова возвращался к Марусе. Когда Волк-Волчок, как окрестила собаку Маруся, в очередной раз к ней вернулся, в зубах он аккуратно нёс кусочек гусиного мяса. Подойдя к девочке, щенок положил гусятину к её ногам и сел. Взгляд его был совершенно не собачий: глаза словно говорили: «Это тебе!» Маруся медленно коснулась тёплого мяса, взяла его в руки и пальчиками отделила аппетитные волокна, положила в рот и с стала с наслаждением жевать. Разделив остатки гусятины на две части, девочка поделилась с Волчком, который съел свою порцию моментально, облизал мордочку и покорно уставился на Марусю. Глотая прожёванное мясо, Маруся плакала. Крупные слёзы ручейками текли из её глаз и капали на голову щенка, прильнувшего к ребёнку.

– Как же ты понял, Волчок, что я голодная? – шептала Маруся, гладя щенка, а тот, словно понимая слова девочки, ластился к ней, успевая лизнуть то её руки, то щёки.

– Маруся, собирайся, нам надо срочно уходить в лес, – это тихо шептал неожиданно появившийся Юрик, – оставаться в доме опасно.

– Почему? И как мы уйдем? Немцы кругом.

– Собирайся. Скоро всё узнаешь.

***

Вдоль пристроя тянулась огромная поленница. Дрова в ней были уложены в несколько рядов. В поленнице был потайной ход, о котором знали только Юрик и Вера Германовна. Юрик пользовался лазом, когда нужно было передать сведения партизанам. Фашистам, вдоль и поперёк проверившим всю усадьбу, и в голову не приходило, что в поленнице скрыт такой секрет, так как она заканчивалась, упираясь в высокую многовековую ель с толстым стволом и развесистыми лапами, скрывавшими переход от одного лаза в другой: выходивший к лесной просеке. Зимой Юрик уходил к партизанам лишь в те дни, когда валил снег, быстро заметающий следы. Иногда Вере Германовне удавалось скопить немного продуктов, и Юрик относил их в лес, своим.

***

Одевшись потеплее, Маруся захотела попрощаться со своим новым другом, который смирно поджидал девочку у двери.

– Волчок, миленький, мне надо уходить, прощай, – шёпотом говорила девочка, присев на корточки и ласково прижимая щенка к себе. Шершавый носик снова уткнулся в детскую ладошку.

Пошёл сильный снег. Немцы веселились.  Юрик уже несколько минут ждал Марусю у потайного входа. Сердце мальчика учащённо билось. Наконец, промелькнула маленькая тень, – это из пристроя к поленнице юркнула Маруся. Юрик быстро протянул руки и втащил сестрёнку в лаз. Оставалось заложить потайной вход поленьями и осторожно проползти несколько метров до конца поленницы. Дальше предстояло выложить несколько поленьев, чтобы выбраться наружу, тут же раскопать тайный «туннель» под елью и добраться до лесной просеки, где детей ждут свои. Юрик уже потихоньку начал закладывать поленьями вход, как вдруг услышал какой-то шорох и негромкое поскуливание: щенок пытался вскарабкаться вслед за Марусей в ещё не заложенный поленьями лаз.

– Откуда он взялся? – тихо спросил Юрик.

– Это Волчок. Он хороший. Его дяденька немец привёз.

– Дяденька немец? Ты зачем привела? Зачем? Он же нас сейчас выдаст!

– Не выдаст. Юрик, давай его возьмём! Пожалуйста! Он хороший, – взмолилась Маруся.

– А ну уходи! – громким шёпотом пытался прогнать щенка Юрик, но тот никуда уходить не собирался, а упорно продолжал штурмовать лаз.

– Придётся взять, пока он нас не выдал своим лаем. Ну, иди к нам, малыш! Юрик взял щенка за лапки и втащил его в лаз, Волчок проворно пополз за Марусей, благодарно прошептавшей:

– Юрик, ты самый лучший брат!

Мальчик аккуратно, полено к полену, заложил потайной ход и осторожно пополз вслед за сестрой…

***

В то время как густые хлопья снега ложились на лесную просеку, скрывая следы трех человек: одного взрослого и двоих детей (щенка попеременно несли на руках то Юрик, то партизан Анатолий) – усадьбу, где фашисты праздновали Рождество, окружал партизанский отряд. Вера Германовна в условленное время спустилась в погреб за соленьями. Это и спасло ей жизнь.

Фашисты и их прихвостень Хроменко были уничтожены – так партизаны отомстили за зверски расстрелянных в начале декабря жителей городка: стариков, женщин, детей, обвинённых в связи с партизанами, а командовал этим расстрелом бригаденфюрер Ланге.

Вера Германовна плакала, когда вместе с партизанами пришла в лагерь, отыскала детей в одной из землянок и узнала от дочки о том, что маленький щенок немецкой овчарки поделился с ней кусочком гусиного мяса.

***

Волчок не стал зверем, как хотел Ланге, собака выросла и превратилась в большую красивую овчарку, верно охранявшую отряд партизан до тех пор, пока городок не был освобождён советскими войсками. Волчок никогда надолго не расставался с Марусей, и после войны жил в семье Ивановых. Немецкая собака, когда-то полюбившая маленькую русскую девочку и мгновенно привязавшаяся к ней, оказалась намного добрее и милосерднее своего хозяина.