Рассказ "Незнакомец"

Незнакомец

Каркнул Ворон: «Никогда».

Э.А. По

(перевод К. Бальмонта)

– Я уже не маленький!

Клим с силой захлопнул за собой дверь и, не задумавшись ни на секунду, побежал вниз по лестнице. Позади остались его квартира, разъярённые родители и ссора в самом своём разгаре. Клим по-детски обижался на отца и мать за одно их существование, с трудом, но сдерживал злые слёзы и хотел только одного: оказаться как можно дальше от всего, что могло упрекнуть его в никчёмности перед огромным и беспощадным миром, в реальность которого он попал из розового детства совсем недавно.

Теперь, освободившись от всех «глупостей», волновавших его ещё несколько лет назад, Клим сознавал себя самостоятельным, рациональным и относительно независимым человеком. Не так давно ему исполнилось четырнадцать лет, но у него уже начал ломаться голос, и некоторые продавцы в магазинах стали обращались к нему на «вы». Клим не хотел вспоминать о прошедших годах, называл их «пробными» и «несознательными», ведь он совсем не помнил, что происходило в его голове в раннем возрасте, и думал, что там, скорее всего, ничего и не происходило. Зато теперь он ощущал себя полным владельцем собственных мыслей, желаний и взглядов на будущее, и взрывался, как осколочная граната, когда кто-то ставил под сомнение осознанность и нормальность его высказываний или действий.

Нечто подобное произошло и в тот день, накануне которого Клим рискнул вернуться домой чуть позже назначенного времени: не в девять вечера, в пол первого ночи. Так как такие опоздания стали не редкостью, его родители не особо волновались за физическое и моральное состояние сына, но крайне переживали, что скажут соседи, когда снова услышат в подъезде громкий и нетрезво-весёлый голос Клима. К их неописуемому облегчению, их сын вернулся тихим и хмурым и сердито сообщил, что в тот вечер не пил и задержался лишь потому, что не захотел прерывать прогулки с друзьями. Родители с неудовольствием поцокали языками и дружно забыли об инциденте до следующего дня. И вспомнили в самый неожиданный и неприятный для Клима момент: когда тот в своей комнате старательно делал вид, что занят уроками, в то время как на самом деле прятал под тетрадками мобильный и наушники.

– Вот и правильно: лучше уроками занимайся, а не по улицам собак гоняй, – странным, удовлетворительно-недовольным тоном произнесла мама, поджав губы, словно от обиды на сына за то, что тот не дал ей повода на него накричать.

– Угу, – лаконично ответил Клим, не поднимая глаз, остановившихся на одном-единственном предложении в учебнике физики.

– Да займётся он уроками, как же, – с открытым сарказмом произнёс отец, тоже заглянувший в комнату, и после недолгой паузы посоветовал жене: – Под тетради его посмотри.

Понятно, что под тетрадями та нашла не карандаши и линейки. Снова началось выяснение отношений, снова родители пытались убедить сына в том, что успешная учёба – цель его существования и что без физики, биологии и химии невозможна его счастливая жизнь, и снова Клим кричал, что его тошнит от школы, от их нравоучений и от них самих.

С чего эти люди, его родители, решили, что могут диктовать ему, что делать?! Только он сам знает, что для него верно, а что нет! Только он сам понимает, что именно ему нужно, а что нет! Только он один!

– Да что люди скажут, ты подумал?! – откликались на его слова родители. – Где это видно, чтобы пацан, малолетка, сопляк, вытворял то, что хочет? Всё это твоё – глупости! Мало ты в детстве в углу стоял, мало тебя ремнём били, теперь что же делать с тобой таким? Сидел бы смирно и был бы благодарен, что у тебя есть одежда, кровать и еда. Не дорос ещё, чтобы свои условия тут ставить.

Клим ненавидел, когда они говорили так. Ярко-алая горячая ненависть разливалась по всему его телу, поджигала каждую клетку его тела, заполняла весь его разум, и всё, что ему оставалось делать – это бежать куда угодно, но подальше от источника этой неприятной ему эмоции.

Он порывисто выскочил из подъезда и пошёл просто вперёд, не особо заботясь о том, куда вели его ноги.

С деревьев слетали яркие, но мёртвые листья и ложились на холодную, но живую землю. Неярко светило вечернее оранжеватое солнце, бросая на старые и некрасивые здания мелкого городка скупые тусклые лучи. Большую часть неба занимали громадные серые тучи, обещая неизбежное появление обыкновенного серого дождя. В воздухе стоял горький, но приятный запах сезонных костров. «Поздней осени рыданья» представлялись глазам Клима во всей своей трагичной красоте.

Клим шёл быстро, потупив взгляд в землю, и думал о несправедливости жизни. Он не мог понять, почему никто не слушает его мнения, почему родители не воспринимают всерьёз его желание (не мечту) в будущем стать профессиональным фотографом, почему он вынужден жить в таком мерзком и убогом городишке, где нет ничего, чтобы развивать себя, кроме единственной и потому бесполезной школы. Когда-то он любил гулять в парке, задерживаясь на скамейках, чтобы порисовать в блокноте, пока парк не облюбовали местные гопники. Теперь он и его друзья гуляли вокруг одинаковых серых зданий, а рисовать он больше не пытался.

Поток его мыслей прервала знакомая обувь, внезапно появившаяся перед его глазами. Несколько мгновений он без интереса разглядывал чёрные кеды с ярко-красными шнурками, и затем поднял взгляд на их обладательницу: невысокую кареглазую девушку с белыми высветленными волосами, собранными в высокий боевой хвост. Алла, девушка Клима, лучезарно улыбалась, показывая ряд зубов, словно готовясь вонзить их в кожу первого попавшегося несчастливца. Позади неё стояла небольшая толпа знакомых Климу людей, в которых он узнал своих друзей: Макса, Лену и Сеню.

– Сам гуляешь, а меня не зовёшь? – с той же свирепой улыбкой, но ангельским голосом спросила его Алла, внимательно вонзившись в его лицо взглядом.

Вместо ответа Клим подошёл к ней вплотную и, не стесняясь рядом стоящих друзей, коротко поцеловал её в губы и затем тихо, чтобы слышала только она, произнёс:

– Хоть ты меня не беси, умоляю тебя, – и затем добавил громко и небрежно, обращаясь ко всем другим: – Предки снова с ума сошли, еле от них отбился. Вот не знаю, где переночевать.

– На заброшке можно, я принесу спальный мешок, – сразу откликнулся Макс, светло-зелёные глаза которого загорелись от предвкушения чего-то нового и запретного. – Может, даже два. Устроим что-то типа вечеринки с ночевкой.

– Но твои родители будут волноваться… – начал было Сеня неуверенным голосом, но вздрогнул и замолчал под сердитым взглядом Макса, которого обожал до безумия.

– Забей, помиритесь, не в первый раз ругаетесь, – пожала плечами Алла, обвивая шею Клима руками. – Пойдём лучше с нами, Сеня нас в кафе ведёт. Ты успокоишься, повеселишься, а потом как обычно придёшь домой и сделаешь вид, что ничего особенного не произошло.

Клим слушал её слова краем уха, а сам не мог оторвать глаз от Лены, взгляд которой ледяной волной окатил его с ног до головы. Она смотрела на Клима одновременно с обыкновенным презрением и вселенской тоской, с высокомерной жалостью и потухавшим интересом. Клим чувствовал, как сильно противен Лене, своему бывшему лучшей подруге, которую в детстве в шутку называл Лерой, и был к этому до боли безразличен.

«Что ты делаешь? Зачем?» – словно спрашивал её сердито-печальный взгляд голубых глаз, и Клим понимал, что не может ответить на это вопрос.

Где-то над головой пролетел, каркнув, ворон, и этот звук вернул Клима к реальности. Он отстранил от себя Аллу и сказав всем, что ему лучше побыть пока одному, побрёл дальше вперёд.

Тусклый осенний вечер шумел над его головой, но глаза его снова упали к земле, отказываясь обращать внимание на что-то, кроме сухой листвы у его ног.

– Да у тебя, парень, как вижу, был плохой день? – вдруг донёсся до него чей-то добродушный голос. Клим поднял глаза к говорившему и увидел перед собой не молодого, но и не зрелого мужчину со смутно знакомыми чертами лица.

«Родственник какой-то, что ли? Или папин друг?» - спросил себя Клим, пытаясь вспомнить, где мог встретиться с этим человеком раньше.

– Наверняка отец с матерью насолили, я прав? – продолжал незнакомец. – Они-то могут.

«Точно, папин друг», – с непонятным облегчением подумал Клим, но припомнить его имя так и не смог.

– Что-то серьезное, да? – снова спросил незнакомец, не дождавшись ответа ни на один свой вопрос, и медленно пошёл вперёд, приглашая Клима следовать с ним. – Не расскажешь? Я постараюсь помочь. По крайней мере, я и сам был в твоём возрасте.

В любой другой день, в любой другой час, если бы любой другой человек подошёл к нему с такими словами, Клим плюнул бы ему в лицо и послал бы куда подальше, потому что с детства от родителей знал, что разговоры с приставучими незнакомцами не кончаются ничем хорошим, но этот человек, лицо которого казалось таким знакомым, что почти родным, внушал безоговорочное доверие, перед ним хотелось быть честным и открытым.

– Только вы маме с папой не говорите, ладно? – без особого сопротивления сдался Клим. – Мне кажется, что меня никто не понимает. Они вбили себе в голову, что я должен быть нормальным, таким, как все. Стремиться к высоким оценкам, меньше гулять с друзьями, особенно с такими, как у меня, ложиться спать вовремя. Но я ведь уже не маленький ребёнок, который будет делать всю чушь, которую говорят взрослые! Будь у меня возможности, я бы всё тут изменил. Построил бы новые красивые здания на смену этим убожествам, открыл бы музеи и кинотеатры, поставил бы побольше фонарей в конце концов, ночью ничего не видно. Я бы всё изменил, весь мир бы изменил, а они мне: учёба! книги! будущее! Нужно мне ваше будущее, когда у меня настоящего нет. И это их вечное: «А что люди скажут?». Да плевать мне…

Он остановился и в отчаянье взглянул на незнакомца, будто надеясь увидеть в нём отклик на его пылкое откровение, и к своему неописуемому счастью увидел в его взгляде то, чего не видел в глазах всех близких людей: понимание.

– Ничего страшного, – произнёс он спокойно, тоже остановившись и направив взгляд куда-то вдаль. – У меня было тоже самое.

– И что вы сделали? – необычно-робко спросил Клим, словно от ответа на этот вопрос зависело его будущее.

Незнакомец грустно улыбнулся и после недолгой, но заметной паузы произнёс, глянув Климу прямо в глаза:

– Успокоился. Терпение, привычка и надежда на лучшее – то, что помогает унять бурю эмоций, вызванную желанием не подчиняться чьей-то воле. С возрастом понимаешь, что абсолютной свободы не бывает. Даже взрослые люди чаще всего находятся в зависимости от кого-то, так что ты не прав, если думаешь, что быть взрослым – это быть свободным. Только дети поистине свободны, потому что не знают ответственности и не осознают своей зависимости. Молодые люди бросаются за взрослением как за спасательным кругом, не подозревая, что это – валун, который не каждый в силах поднять.

Незнакомец видел, что его слова не производят на Клима должного впечатления, и замолчал. Он не знал, как ещё убедить его задуматься об изменениях не в окружающем мире, а в самом себе.

– Да, хорошо, я понял, - бесцветным голосом произнёс Клим, кивая и пятясь. Он понял, что наговорил лишнего, открыв душу незнакомому человеку, и стремился загладить свою оплошность поспешным бегством. – Спасибо за совет, да и вообще спасибо, и до свидания.

Он обернулся и пошёл в обратную сторону, а незнакомец провожал его тоскливым взглядом. Вдруг он почувствовал какие-то изменения в себе и понял, что его слова всё-таки оказали на Клима кое-какое влияние. Теперь, после встречи с ним, Клим вырастет замкнутым пессимистичным стариком, разочарованным в жизни ещё в подростковом возрасте.

Незнакомец тяжело вздохнул, глядя на стремительно удаляющегося себя самого, только на два десятка лет раньше. У него снова не получилось убедить молодого себя не бежать в будущее, а насладиться моментом и секундной прелестью своего юного возраста, своего позднего детства, чтобы потом, спустя, не жалеть о бесплодно прожитых годах.

Он глянул на запястье левой руки, и разглядев циферблат, тихо произнёс вслух:

– Ещё двадцать минут.

Двадцать минут, или две попытки уговорить себя не бежать вперёд паровоза и остановиться, хотя бы на несколько минут, пока есть такая возможность.

– Может, ещё всё получится, всё получится…

Он нажал на какие-то кнопки и пропал на месте, словно ещё секунду назад его тут и не было. Возможно, что он направился в свои более ранние года, или же поздние, это уже не имело особого значения.

Деревья качнулись от ветра, листья упали с веток, солнце зашло за горизонт, и снова каркнул ворон.