Джеймс Дэшнер «Бегущий в лабиринте 2»

Джеймс Дэшнер «Бегущий в лабиринте 2»

Зазвучал голос Терезы, и мир распался на части.

«Эй, спишь?»

Томас поерзал в постели. Тьма вокруг царила густая и плотная. Он чуть не поддался панике, решив, будто снова в Ящике — страшном кубе из холодного металла, в котором его доставили в Глэйд. Потом, широко раскрыв глаза, Томас различил тусклый свет и смутные тени в большой комнате: грубые кровати, комоды… Тихо дышали во сне ребята; кто-то смачно храпел.

Слава Богу… Он в безопасности, в бараке. Не надо бояться, здесь нет гриверов. Нет смерти.

«Том?»

Голос девушки звучал прямо в голове, Томас отчетливо его слышал. Хоть и не смог бы никому объяснить, как и почему.

Глубоко выдохнув, он лег. Натянутые нервы успокоились, и Томас ответил: «Тереза? Который час?»

«Без понятия. Мне что-то не спится. Удалось подремать с часок-другой, и все… Подумала, вдруг ты не спишь, поболтали бы…»

Томас сдержал улыбку. Хоть Тереза и не видит его, все равно как-то неловко.

«Ну куда я теперь денусь? Трудно спать, когда в черепушке у тебя чей-то голос».

«Ой, ой… ну и спи себе дальше».

«Да не, все путем».

Томас посмотрел на дно верхней койки над собой (бесформенной в темноте). Там влажно похрипывал Минхо, словно в горле у него скопилось безбожное количество мокроты.

«О чем ты думала?»

«Угадай».

И как ей удается мысленно передавать цинизм?

«Том, мне постоянно снятся гриверы. Скользкие, раздутые, утыканные металлом, шипастые… Из головы такое не выкинешь. Как тут расслабиться!»

Томаса мучили те же образы. Ужас Лабиринта никогда не оставит глэйдеров. Душевные расстройства — если не полное безумие — до конца жизни им обеспечены.

Сильнее других, будто тавро, врезался в память один образ: раненный в грудь Чак умирает у Томаса на руках.

Томас никогда не забудет смерти друга. Терезе он сказал: «Еще чуть-чуть, и убили бы меня».

«Ты это уже сто раз говорил», — ответила Тереза. Глупо, однако Томасу нравилось слышать от нее подобное. Как будто сарказм в ее голосе означал: все будет в порядке.

«Ну и дурень же ты», — ругнул себя Томас, надеясь, что Тереза не слышит его.

«Фигово, что меня от вас отгородили», — послала она Томасу мысль.

Томас, впрочем, понимал, что Терезу убрали от глэйдеров не без причины. Большая часть из них — подростки, шанки, доверять которым нельзя, а Тереза — девушка.

«Тебя защищают».

«Ага, наверное. Просто… — Тоска, смолистыми каплями приставшая к ее словам, проникла в разум Томаса. — Мы столько пережили вместе, и я теперь одна. Фигово…»

«Так куда тебя забрали?»

В голосе Терезы слышалась такая печаль, что Томас чуть не вскочил и не бросился на поиски девушки.

«На другой конец общей столовой. Я в маленькой комнатушке, здесь всего несколько коек. Дверь наверняка заперли».

«Ну вот, говорю же: тебя хотят защитить. — К сказанному Томас поспешил добавить: — Хотя от кого? Я бы поставил на тебя против половины местных шанков».

«Только половины?»

«Ладно, половины и еще четвертинки. Включая меня».

Повисла долгая пауза. Впрочем, Томас чувствовал присутствие Терезы. Словно подруга лежала всего в нескольких футах над ним, как Минхо (пусть Томас его и не видел). И дело отнюдь не в храпе и хрипе. Когда кто-то рядом, ты его чувствуешь.

Томас сам удивился, какое спокойствие наступило, едва пришел сон, несмотря на пережитые за последние несколько недель страхи. Тьма окутала мир, однако ощущение близости Терезы осталось. Она рядом… будто держит его за руку.

Время текло незаметно, подчиняясь каким-то особым законам. В полудреме Томас наслаждался мыслью, что их спасли из ужасного места. Теперь они с Терезой в безопасности и могут заново узнать друг друга. Здорово!

Туманный сумрак. Тепло. Сияние…

Мир растворялся. Все замерло, и в уютной, убаюкивающей темноте Томас погрузился в сон.

Ему годика четыре, может, и пять. Он лежит в постельке, подтянув одеяло к самому подбородку. Рядом, положив руки на колени, сидит женщина: длинные каштановые волосы, на лице только-только обозначились морщинки; в глазах видна грусть. Свои чувства она изо всех сил, безуспешно, пытается скрыть за улыбкой.

Томас хочет заговорить и не может — он не здесь, не в кровати. Он далеко, в ином месте. Женщина открывает рот, и голос ее одновременно сладок и зол. Томасу становится тревожно.

— Не знаю, почему выбрали тебя, но точно знаю другое: ты особенный. Никогда об этом не забывай. И не забывай, как сильно… — Голос ее надламывается, по щекам катятся слезы. — Не забывай, как сильно я тебя люблю.

Мальчик — одновременно и Томас, и не он — отвечает, произносит нечто бессмысленное:

— Ты сойдешь с ума, мамочка? Как говорят по телевизору? Как… как папа?

Женщина запускает пальцы ему в шевелюру. Женщина ли? Нет, его мать. Мамочка.

— Не бойся, родной, — отвечает она. — Ты этого не увидишь.

Улыбка на ее губах тает.

« The maze runner 2 » James Dashner

She spoke to him before the world fell apart.

Hey, are you still asleep?

Thomas  shifted  in  his  bed,  felt  a  darknessaround  him  like  air  turned  solid,  pressing  in.  Atfirst  he panicked;  his  eyes  snapped  open  as  heimagined  himself  back  in  the  Box—that  horriblecube  of  cold metal  that  had  delivered  him  to  theGlade  and  the  Maze.  But  there  was  a  faint  light, and  lumps  of  dim shadow  gradually  emergedthroughout  the  huge  room.  Bunk  beds.Dressers.  The  soft  breaths  and  gurgly snores ofboys deep in slumber.

Relief  filled  him.  He  was  safe  now,  rescued  anddelivered  to  this  dormitory.  No  more  worries.No more Grievers. No more death.

Tom?

A voice in his head. A girl’s. Not audible, notvisible. But he heard it all the same, thoughnever could he have explained to anyone how itworked.

Exhaling  a  deep  breath,  he  relaxed  into  hispillow,  his  razor-edged  nerves  settling  downfrom  that fleeting moment of terror. He spokeback, forming the words with his thoughts.

Teresa? What time is it?

No  idea,  she  replied.  But  I  can’t  sleep.  I  probablydozed  for  an  hour  or  so.  Maybe  more.  I  washoping you were awake to keep me company.

Thomas tried not to smile. Even though shewouldn’t be able to see it, it would beembarrassing all the same.  Didn’t  give  me  muchchoice  in the  matter,  did  you?  Kind  of  hard  tosleep  when  someone’s talking directly into yourskull.

Waa, waa. Go back to bed, then.

No.  I’m  good.  He  stared  at  the  bottom  of  thebunk  above  him—featureless  and  darkly  fuzzy  inthe shadow—where Minho was currentlybreathing like a guy with ungodly amounts ofphlegm lodged in his throat.  What’ve you beenthinking about?

What do you think? Somehow she projected ajab of cynicism into the words.  I keep seeing Grievers.

Their  disgusting  skin  and  blubber  bodies,  allthose  metal  arms  and  spikes.  It  was  way  tooclose  for comfort, Tom. How’re we gonna getsomething like that out of our heads?

Thomas knew what he thought. Those imageswould never leave—the Gladers would behaunted by the horrible things that hadhappened in the Maze for the rest of their lives.He figured that most if not all of them wouldhave major psychological problems. Maybeeven go completely nutso.

And  above  it  all,  he  had  one  image  burned  intohis  memories  as  strongly  as  a  branded  markfrom  a searing hot iron. His friend Chuck, stabbed in the chest, bleeding, dying asThomas held him.

Thomas knew he would  never forget that. Butwhat he said to Teresa was:  It’ll go away. Justtakes a little time, that’s all.

You’re so full of it, she said.

I  know.  How  ridiculous  was  it  that  he  lovedhearing  her  say  something  like  that  to  him?That  her sarcasm meant things were going tobe okay?  You’re an idiot , he told himself, thenhoped she didn’t hear that thought.

I hate that they separated me from you guys, she said.

Thomas  understood  why  they  had,  though.  Shewas  the  only  girl  and  the  rest  of  the  Gladerswere teenage boys—a bunch of shanks theydidn’t trust yet.  Guess they were protecting you.

Yeah. I guess . Melancholy seeped into his brainwith her words, stuck to them like syrup.  But itsucks being alone after everything we wentthrough.

Where’d they take you, anyway? She sounded sosad that he almost wanted to get up and lookfor her, but he knew better.

Just on the other side of that big common roomwhere we ate last night. It’s a small room with afew bunks. I’m pretty sure they locked the doorwhen they left.

See, told ya they wanted to protect you. Then hequickly added,  Not that you need protecting. I’dput my money on you against at least half theseshanks.

Only half?

Okay, three-quarters. Including me.

A long stretch of silence followed, thoughsomehow Thomas could still sense herpresence. He  felt her.

It was almost like how, even though he couldn’tsee Minho, he knew his friend lay only a fewfeet above him. And it wasn’t just the snoring.When someone is close by, you just know it.

Despite  all  the  memories  of  the  last  few  weeks, Thomas  was  surprisingly  calm,  and  soon  sleepoverpowered  him  once  more.  Darkness  settledon  his  world,  but  she  was  there,  next  to  him  inso  many ways. Almost … touching.

He had no concept of time passing while in thatstate. Half asleep, half enjoying her presenceand the thought that they’d been rescued fromthat horrible place. That they were safe, that heand Teresa could get to know each other allover again. That life could be good.

Blissful sleep. Hazy darkness. Warmth. Aphysical glow. Almost floating.

The world seemed to fade away. All becamenumb and sweet. And the darkness, somehowcomforting.

He slipped into a dream.

He’s very young. Four, maybe? Five? Lying in abed with blankets pulled to his chin.

A woman sits next to him, her hands folded inher lap. She has long brown hair, a face just beginning to show signs of age. Her eyes aresad. He knows this even though she’s tryin gvery hard to hide it with a smile.

He wants to say something, ask her a question.But he can’t. He’s not really here. Justwitnessing it all from a place he doesn’t quiteunderstand. She begins to talk, a sound sosimultaneously sweet and angry it disturbs him.

“I don’t know why they chose you, but I do know this. You’re special somehow. Never forget that.And never forget how much”—her voice cracksand tears run down her face—“never forget howmuch I love you.” 

The  boy  replies,  but  it’s  not  really  Thomas speaking.  Even  though  it  is  him.  None  of  it makes  sense.

“Are you gonna be crazy like all those people onTV, Mommy? Like … Daddy?” 

The woman reaches out and runs her fingersthrough his hair. Woman? No, he can’t call herthat. This is his mother. His … mommy.

“Don’t you worry about that, honey,” she says.“You won’t be here to see it.” 

Her smile has gone away.