Jesmyn Ward "Sing,Unburied Sing"

От запаха обжаривающейся печени на сковороде, у меня перехватывает в горле, даже несмотря на жир от бекона, который папа сначала капнул. Когда папа накладывает его на тарелку, печень пахнет, но соус, который он приготовил, собирается в маленьком сердце вокруг мяса. И мне интересно, зачем папа сделал это. Я несу тарелку к маминой двери, но она еще спит, поэтому я отношу еду обратно на кухню, где папа накрывает ее бумажным полотенцем, чтобы не остыло. Я смотрю, как папа режет мясо и приправу, чеснок и сельдерей, болгарский перец и лук, который раздражает мои глаза, и ставит кипятить.

Если бы мама и папа были там днем во время ссоры Леони и Майкла, они смогли бы это остановить. "Мальчику не нужно это видеть", сказал бы папа. "Или ты хочешь, чтобы твой ребенок знал, как ты обращаешься с другими людьми", могла сказать мама. Но они не были там. Не часто я могу это сказать. Они не были там, потому что они узнали, что мама больна раком, и папа возил ее к доктору на прием. Это было впервые, как я могу помнить, что им пришлось попросить Леони присмотреть за мной. После того как Майкл ушел вместе с Большим Джозефом, было странно сидеть за столом напротив Леони и делать сэндвич с жареной картошкой, когда она смотрела в пространство, скрещивая ноги и стуча ими. Сигаретный дым сочился из ее губ, накрывая ее голову как вуалью. Мама и папа не любили, когда она курила в доме. Я остался с ней наедине. Она стряхнула пепел с сигареты и потушила ее в пустой банке из под колы, которую она выпила. Когда я откусил сэндвич, она сказала «Это выглядит отвратительно».

Она вытерла слезы после ссоры с Майклом, но я все еще мог видеть следы на ее лице, засохшие и блестящие, где они падали. «Папа ест также». «Ты делаешь все так, как делает отец?»

Я покачал головой. Казалось, она такого ответа от меня и ждала. Но мне нравилось многое, что делает отец. Мне нравилось, как он стоит, когда разговаривает. Нравится, как он зачесывает волосы и прилизывает их, и становится похожим на индейца из книг, которые мы читали в школе. Нравилось, как он мне разрешал сидеть у него на коленях и вести трактор. Нравилось, как он ел, быстро и аккуратно. Мне нравились рассказы, которые он мне рассказывал перед сном. Когда мне было девять, папа был хорошим во всем.

«Ты уверен, что ведешь себя именно так?»

Не ответив на вопрос, я с трудом сглотнул. Картошка была соленой и крупной, майонеза и кетчупа было мало, поэтому картошка немного застревала в горле.

«Даже это звучит отвратительно», сказала Леони. Она бросила сигарету в банку и оттолкнула ее по столу ко мне, где я стоял и ел. «Выброси». Она вышла из кухни в гостиную и выбрала одну из бейсболок Майкла, которые он оставил на диване, низко надвинув на лицо.

«Я вернусь», сказала она.

С сэндвичем в руке, я рысцой побежал за ней. Дверь захлопнулась, и я протиснулся сквозь щель. "Ты собираешься оставить меня здесь одного?" Хотел я ее спросить, но сэндвич как ком, застрявший в горле поддавал знаки паники из моего желудка. Я никогда не был дома один.

«Мама и папа скоро будут дома» сказала она, когда захлопнула дверь своей машины. Она водила низкий темно-бардовый Шевроле Малибу, который папа и мама купили ей, когда она окончила среднюю школу. Леони выехала на дорогу, вытянув одну руку из окна, чтобы ловить воздух. Я не могу сказать какую и уехала. Находиться в слишком тихом доме одной пугало меня, поэтому я посидел на пороге минуту, но затем я услышал, как поет мужчина, поет высоким голосом, фальшивя, повторяя одни и те же слова. Это был Стэг, папин старший брат с длинной тростью в руке. Его одежда выглядела жесткой и маслянистой и он размахивал тростью, как топором. Всякий раз, когда я видел его, я никогда не мог понять, что он говорит. Он говорил, как иностранец, хотя я знал, что он говорит по английски. Он гулял по "Bois Sauvage" каждый день, напевая и размахивая тростью. Ходил как папа, был гордым, как папа. У него был такой же нос, как у отца. Но все остальное было совсем не похоже. Он был похож на мокрую тряпку, которую выжали, а затем высушили. Таким был Стэг. Я как то спросил маму, что не так с ним, почему он всегда пахнет так. Она хмурилась и говорила «У него болит голова, Джоджо». «Не говори отцу об этом».

The smell of the liver searing in the pan is heavy in the back of my throat, even through the bacon grease Pop dribbled on it first. When Pop plates it, the liver smells, but the gravy he made to slather on it pools in a little heart around the meat, and I wonder if Pop did that on purpose. I carry it to Mam’s doorway, but she’s still asleep, so I bring the food back to the kitchen, where Pop drapes a paper towel over it to keep it warm, and then I watch him chop up the meat and seasoning, garlic and celery and bell pepper and onion, which makes my eyes sting, and set it to boil.

If Mam and Pop were there on the day of Leonie and Michael’s fight, they would have stopped it. The boy don’t need to see that, Pop would say. Or You don’t want your child to think that’s how you treat another person, Mam might’ve said. But they weren’t there. It’s not often I can say that. They weren’t there because they’d found out that Mam was sick with cancer, and so Pop was taking her back and forth to the doctor. It was the first time I could remember they were depending on Leonie to look after me. After Michael left with Big Joseph, it felt weird to sit across the table from Leonie and make a fried potato sandwich while she stared off into space and crossed her legs and kicked her feet, let cigarette smoke seep out of her lips and wreathe her head like a veil, even though Mam and Pop hated when she smoked in the house. To be alone with her. She ashed her cigarettes and put them out in an empty Coke she had been drinking, and when I bit into the sandwich, she said:

“That looks disgusting.”

She’d wiped her tears from her fight with Michael, but I could still see tracks across her face, dried glossy, from where they’d fallen.

“Pop eat them like this.”

“You got to do everything Pop do?”

I shook my head because it seemed like what she expected from me. But I liked most of the things Pop did, liked the way he stood when he spoke, like the way he combed his hair back straight from his face and slicked it down so he looked like an Indian in the books we read in school on the Choctaw and Creek, liked the way he let me sit in his lap and drive his tractor around the back, liked the way he ate, even, fast and neat, liked the stories he told me before I went to sleep. When I was nine, Pop was good at everything.

“You sure act like it.”

Instead of answering, I swallowed hard. The potatoes were salty and thick, the mayonnaise and ketchup spread too thin, so the potatoes stuck in my throat a little bit. “Even that sounds gross,” Leonie said. She dropped her cigarette into the can and pushed it across the table to me where I stood eating. “Throw that away.”

She walked out the kitchen into the living room and picked up one of Michael’s baseball caps that he’d left on the sofa, before pulling it low over her face.

“I’ll be back,” she said.

Sandwich in hand, I trotted after her. The door slammed and I pushed through it. You going to leave me here by myself? I wanted to ask her, but the sandwich was a ball in my throat, lodged on the panic bubbling up from my stomach; I’d never been home alone.

“Mama and Pop be home soon,” she said as she slammed her car door. She drove a low maroon Chevy Malibu that Pop and Mam had bought her when she’d graduated from high school. Leonie pulled out the driveway, one hand out the window to catch the air or wave, I couldn’t tell which, and she was gone.

Something about being alone in the too-quiet house scared me, so I sat on the porch for a minute, but then I heard a man singing, singing in a high voice that sounded all wrong, singing the same words over and over. “Oh Stag-o-lee, why can’t you be true?” It was Stag, Pop’s oldest brother, with a long walking stick in hand. His clothes looked hard and oily, and he swung that stick like an axe. Whenever I saw him, I couldn’t never make out any sense to anything he said; it was like he was speaking a foreign language, even though I knew he was speaking English: he walked all over Bois Sauvage every day, singing, swinging a stick. Walked upright like Pop, proud like Pop. Had the same nose Pop had. But everything else about him was nothing like Pop, was like Pop had been wrung out like a wet rag and then dried up in the wrong shape. That was Stag. I’d asked Mam once what was wrong with him, why he always smelled like armadillo, and she had frowned and said: He sick in the head, Jojo. And then: Don’t ask Pop about this.