Последняя песня
Осень никак не хотела уступать свои права. Среди холодных октябрьских дней нет-нет да и проглянет солнышко, заулыбается природа, оживет. Лишь только маленький одинокий листочек на верхушке раскидистого клена всячески старается оторваться от кормильца- отца и упасть на землю, потому что там, наверху, он уже чувствовал, что хотя зима и не надела ещё белую шубу, но уже примеряет.
Иван Матвеевич, как всегда после обычной крестьянской работы, присел ненадолго на крылечко своего дома, достал папиросы и закурил. Последнее время что-то частенько наваливали на него такие минуты, когда вся жизнь, как на кинопленке, прокручивалась с самого начала. Он родился в потомственной казачьей семье: и прадед у него был казак, и дед, и отец. Деда он помнил плохо. Только единственный случай врезался ему в память, когда он решил испробовать остроту казачьей сабли - чуть без пальца не остался. Дед не ругался, только брови сдвинул у переносицы и сказал: « Рано, Ванька, к сабле примериваешься, останешься без руки, какой к черту из тебя казак выйдет?» И с той поры дед потихоньку выводил внука на зады и, дав ему в руки палку, учил, приучал его к тяжелой казачьей судьбе. Издавна казак был не только воин, защитник Отечества, а ещё и работник на земле. Все до революции в их семье делали сами: и землю пахали, и хлеб растили, и сено косили. Скотины по тем меркам у них было немного, но все-таки зажиточными они считались потому, что все у них как-то «по уму» было. Теперь в его голове вырисовывается образ отца. Всегда спокойный, мудрый какой-то испокон веков устоявшейся крестьянской мудростью. Даже в голодные двадцатые годы их семья не так бедствовала, как остальные …Отец катал пимы, шил сапоги, тулупы. Однажды он « смараковал» нечто подобное жерновам, как-то быстрее истиралось зерно в муку в этой машине. И повалил народ: кто яйцо несет, кто шерсти клок, а кто и бесплатно приходил и просил смолоть чашечку муки для детей голодных .Никому отец не отказывал, знал, что в этой жизни все зыбко: « От сумы да от тюрьмы не зарекайся!» В эту же голодную зиму приехали на санях казахи из соседней Джетыгары с просьбой поработать у них - тулупы им пошить. Обещан был мешок муки и мешок картошки. Страшно, конечно, было, но поехал отец: семью кормить надо.
Воспоминания уносили его дальше и дальше. Он вспомнил тот страшный день - 22 июня 1941года. Стон стоял по всей станице. Сейчас это место стало святым, а тогда люди выбрали его, по –видимому, по зову души, мудро было выбрано место .От порушенной церкви уходили воины-казаки на войну. Плакали женщины так, что заглушали кое-где появившееся гармошки…
Они проводили на войну отца и трех братьев. И сразу как-то постарела мать, уже не светились её глаза тем веселым огоньком, который не угасал у неё раньше даже в самые трудные дни. Она всегда говорила с улыбкой : « Даст Бог, выживем!» А сейчас предчувствовало её сердце, что не дождется она своих близких никогда.
Действительно, в течение года в их дом несколько раз стучалась беда, и не пустить её они никак не могли: не к ним одним она стучалась. В этот год поседела мать, из цветущей здоровой женщины, ей всего-то было сорок, она превратилась в седую старуху. Ваня, как мог, утешал её, работы больше брал на себя, но зажечь огонек у неё в глазах уже никогда не смог. В 1943 году пришла повестка и ему, мать уже не плакала. Так бывает, когда у человека и слез-то нет, а огромная черная пустота в душе. Когда их провожали с Федором Новиковым, она только твердила: «Спаси Бог, тебя сынок! Знай, только ты один у меня остался. Служи честно, но постарайся выжить!» Не знаем ,материнская ли молитва хранила его или Бог войны решил,что для их семьи потерь уже через край, только щадила его судьба. Не без потерь, конечно, он вышел из той войны: контузило его, взрывной волной в окопе накрыло. Долго он в госпитале лежал, целых три месяца.
Когда вернулся в Наслединку , аж в конце июля, побывав со своим полком и в Польше, и в Югославии, у матери на мгновение загорелась маленькая искорка в глазах. И с этого момента он редко видел её спящей, она все время хлопотала, пытаясь накормить сына получше.
А дальше жизнь катилась как по хорошо написанному сценарию: женился, дети пошли, а потом внуки - некогда было оглянуться назад. Хотел новый дом срубить, да раздумал - и на его век, и на век детей прадедовского дома хватит. Любая вещь в нем знакома до мелочей. Все бы хорошо, только частенько тянет его присесть на крылечко и жизнь свою в обратную сторону перемотать. Сердечко что ли шалит?
И устал в этой жизни порядочно, а пожить ещё хочется, будто осталось что-то не земле недоделанным. И торопишься найти это дело, находишь, доделываешь, а посмотришь - нет, не то! И так держит тебя на земле что-то.
Вдруг Иван Матвеевич услышал далекое: « Курлы…Курлы…»Он встал, вглядываясь в небесную синь: « Журавли что ли припозднились. Гляди-ка, между последним и предпоследним промежуток. Разве запоздал кто-то? Эх, до 9 Мая дожить бы , опять встретиться со своими друзьями, вспомнить, помянуть тех, кого нет…»
В начале мая на местном кладбище появилась ещё одна новая могила. Шелестели молодой листвой деревья, на раскидистом клене, что во дворе у Ивана Матвеевича, стали появляться сережки. Многочисленные родственники пришли проводить в последний путь ветерана, плакали ,вспоминали его жизнь,и вдруг в небе услышали глухое : « Курлы! Курлы!»Журавлиная стая пролетала мимо, никто, кроме старого вожака, не заметил, что в их клину прибыло. Новенького никто не знал, не знали, откуда он. Пролетая мимо дома Ивана Матвеевича, он лишь на минуту опустился ниже, а затем с громким криком поднялся и полетел за остальными.
Кто знает, кем или чем становится душа человека в той далекой жизни: простым обелиском, полевым цветком или гордым белым журавлем. Каждый выбирает свой путь сам, и пройти его надо самому, пройти так, чтобы «…не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы…» И, может быть, тогда в журавлином клину появится журавль, которого доселе никто не видел. Как знать, что нам приготовила судьба.
Петренко Наталья Борисовна
ГАЛИНА