"Грусти и радости" Виктора Астсфьева

«Грусти и радости» Виктора Астафьева

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

Ведущий 1

Ведущий 2

Витя Астафьев, мальчик 7 лет

Виктор Астафьев (взрослый)

Бабушка Катерина Петровна

Санька, одноклассник Вити

Учитель

Вася-поляк

Музыка

На экране – фотография семьи Астафьевых.

Ведущий 1. Этого маленького мальчика зовут Витя Астафьев. Он родился и живет в сибирской деревне Овсянка, что под Красноярском. Поход к фотографу для семьи – целое событие. На Вите – новые сапожки, праздничная рубашка, а в руках книжка, которую он захватил с собой, чтоб выглядеть солидней, ведь он мальчик особенный, непохожий на остальных пацанов, зачитывающийся всеми книжками, что удается достать. Фотограф обещал птичку, поэтому Витя смотрит на него, а не в объектив, ожидая, когда же и откуда эта птичка вылетит. Но чуда не происходит.

Ведущий 2 Витя ещё не знает, да и не может знать, что это их первая и последняя фотография вместе. Что через несколько месяцев отца, Петра Павловича, посадят в тюрьму, обвинив во вредительстве, а мама, Лидия Ильинична, утонет в Енисее - холодной сибирской реке. Лодка, в которой она плыла к мужу на свидание, перевернется прямо напротив их деревни. Всю жизнь гибель матери будет для Астафьева непреходящей раной. 

Ведущий 1 Не знает этот счастливый мальчик, что впереди его ждет бродяжничество, детский дом, что спустя 8 лет начнется самая страшная в истории человечества война и что он, детдомовец, в 42-м уйдет на фронт. Будет трижды ранен. А чудо все-таки произойдет, настоящее чудо: рядовой Астафьев вернется с той страшной войны живым, а потом, спустя годы, станет известным писателем - Виктором Петровичем Астафьевым.

Ведущий 2 А пока Вите 7 лет, живет он в деревне, и его воспитанием занимается бабушка, Катерина Петровна, которую уважает вся деревня, называя ее «генерал в юбке»

(На сцене – комната в деревенской избе. Стол, накрытый скатертью, на столе – самовар. Лежанка с подушкой и одеялом. В углу – икона. К микрофону подходит главный герой – мальчик Витя Астафьев)

Витя: У меня заболели ноги. Они всегда ныли от «рематизни», как называла бабушка болезнь, якобы доставшуюся мне по наследству от покойной мамы. Но стоило мне застудить ноги, начерпать в катанки снегу — тотчас нудь в ногах переходила в невыносимую боль.

Я долго терпел, чтобы не завыть, очень долго.

(Садится на лежанку, разбрасывает одежду, растирает ноги)

А потом завыл. Сначала тихонько, по-щенячьи, затем и в полный голос. (Воет)

Бабушка (просыпается и ворчит)  Так я и знала! Так я и знала!. Я ли тебе, язвило бы тебя в душу и в печенки, не говорила: «Не студися, не студися!» (повышает голос) — Так он ведь умнее всех! Он бабушку послушат? Он добрым словам воньмет? Загибат теперь! Загибат, худа немочь! Мольчи лучше! Мольчи! (Поднявшись, хватается за поясницу) И меня загибат…

(Зажигает лампу, звенит пузырьками, посудой)

Где ты тутока?

Витя:— Зде-е-е-ся.

Бабушка (передразнивает) Зде-е-еся! (даёт внуку затрещину, потом начинает растирать ему ноги) Я ли тебе не говорила? Я ли тебя не упреждала? Эк его умучило! Эк его крюком скрючило! Посинел, будто на леде, а не на пече сидел…

(Закрывает флакон, укутывает ноги внука шалью, вытирает ему слёзы)

— Спи, пташка малая, Господь с тобой и ангелы во изголовье.

(Растирает себе руки, ноги, поясницу. Подходит к иконе Пресвятой Богородицы, молится)

— И чего к робенку привязалася? Обутки у него починеты, догляд людской…

(Гаснет свет)

(Утро. Витя приподнимается на лежанке, слыша голоса у двери)

Бабушка: Не может он, не может… Я те русским языком толкую! Я ему и рубашечку приготовила, и пальтишко высушила, упочинила все, худо, бедно ли, изладила. А он слег…

Санька: (умоляюще) Бабушка Катерина, машину, аппарат наставили. Меня учитель послал. Бабушка Катерина!

Бабушка: Не может, говорю… Постой-ко, это ведь ты, жиган, сманил его на увал-то! Сманил, а теперича?..

Санька: Бабушка Катерина…

(Витя, пытаясь встать с лежанки, падает на пол)

Витя (кричит) Все равно пойду! Давай рубаху! Штаны давай! Все равно пойду!

Бабушка: Да куда пойдешь-то? С печки на полати. (качает головой и незаметно машет рукой, чтоб Санька убирался).

Витя (вопит, пытается идти) Санька, постой! Не уходи-и-и!

Бабушка: Ну, куда пойдешь-то? Куда?

Витя Пойду-у-у! Давай рубаху! Шапку давай!..

(Санька мнется, топчется, сбрасывает с себя новую коричневую телогрейку)

Санька (решительно) Ладно! (еще решительней) Ладно! Раз так, я тоже не пойду! Все! Не последний день на свете живем! Еще наснимаемся! Ништя-а-ак! Поедем в город и на коне, может, и на ахтомобиле заснимемся. Правда, бабушка Катерина?

Бабушка: Правда, Санька, правда. Я сама, не сойти мне с этого места, сама отвезу вас в город, и к Волкову, к Волкову. Знаешь Волкова-то? Самолучший это в городе фотограф! Он хочь на портрет, хочь на пачпорт, хочь на коне, хочь на ероплане, хочь на чем заснимет!

Витя: А школа? Школу он заснимет?

Бабушка: (приуныв) Школу-то? Школу? У него машина, ну, аппарат-то, не перевозной. К полу привинченный

Витя: Вот! А ты…

Бабушка: Чего я? Чего я? Зато Волков в рамку сразу вставит.

Витя: В ра-амку! Зачем мне твоя рамка?! Я без рамки хочу!

Бабушка: Без рамки! Хочешь? Дак на! На! Отваливай! Коли свалишься с ходуль своих, домой не являйся! (Кидает в Витю рубаху, пальтишко, шапку, рукавицы, катанки) Ступай, ступай! Бабушка худа тебе хочет! Бабушка — враг тебе! Она коло него, аспида, вьюном вьется, а он, видали, какие благодарствия бабушке!..

(Витя заползает обратно на лежанку и ревет от горького бессилия).

(Музыка)

Ведущий (медленно читает) «Память моя, память, что ты делаешь со мной?! Все прямее, все уже твои дороги…, и каждая дальняя вершина чудится часовенкой, сулящей успокоение, и воспоминания осыпаются осенним листом...»

«Сладкая грусть воспоминаний очищает человека, и счастлив тот, кому есть что вспомнить хорошее».

(Та же комната в избе. Стук в дверь. Бабушка, всполошившись, бросается открывать)

Бабушка: Какой это там лешак ломится?.. (и совсем другим, церковным голоском поёт) Милости просим! Милости просим!

(Витя прячется на лежанку. В избу входит школьный учитель, обметает веником катанки, прицеливается, куда повесить шапку. Бабушка принимает одежду и уносит)

— Поправляется, поправляется, (суетится, приглашает учителя к столу) На еду уж здоров, вот на работу хил покуда.

(Витя спускается с лежанки, садится на скамейке, учитель – на стуле)

Учитель: Я принес тебе фотографию (Ищет глазами портфель, достаёт из него фотографию. Все склоняются над столом, разглядывая фото) - Ничего, ничего! Фотограф, может быть, еще приедет.

Бабушка: А я что ему толкую? Я то же и толкую…

(Бабушка наливает учителю чай. Витя отворачивается в сторону, готовый заплакать, губы его дрожат.)

Бабушка: Как ваш парнишечка? Грызть-то не унялася?

Учитель: Спасибо, Екатерина Петровна. Сыну лучше. Последние ночи спокойней.

Бабушка: И слава Богу. И слава Богу. Они, робятишки, пока вырастут, ой сколько натерпишься с имя! Вон у меня их сколько, субчиков-то было, а ниче, выросли. И ваш вырастет…

(Учитель поднимается из-за стола, благодарит за чай, желает доброго здоровья. Бабушка извиняется за бедное угощение.)

Витя: А скоро фотограф опять приедет?

Учитель: Думаю, скоро, Выздоравливай и приходи в школу, а то отстанешь. (Кланяется и уходит)

(Бабушка убирает со стола)

Бабушка: И не поел-то ничего. И чаю два стакана токо выпил. Вот какой культурный человек! Вот че грамота делат! Учись, Витька, хорошеньче! В учителя, может, выйдешь або в десятники…

(Музыка)

Ведущий 1  После войны Астафьев долго жил на родине жены, в Перми, потом в Вологде. И только через 40 лет, не выдержав и затосковав о своей родине, он вернется в Овсянку, где родился и где была сделана первая и последняя их семейная фотография.

На экране - фотографии деревни

Виктор (взрослый) “Над миром, заплеснутым морем цветения, такое высокое, такое чистое небо!

Над небом, высоким и чистым, по ту сторону реки горбится крышами, сверкает окнами родное село, единственное для меня на всем белом свете, село Овсянка”.

Фотография (Астафьев в Овсянке)

Ведущий 1: В Овсянке Астафьев будет жить и работать до конца жизни, заниматься с детьми в овсянкинской школе литературой, передавать своё понимание добра и зла. Там напишет свой главный роман о войне «Прокляты и убиты». И там же его проводят в последний путь.

Звучит мелодия скрипки

(На сцене – деревенская комната. Посредине стоит юноша-скрипач и играет на скрипке. В приоткрытую дверь заглядывает, а затем тихо входит Витя, садится на пороге и, не отрываясь, смотрит на руку скрипача с зажатым в ней смычком.)

Витя: Сыграйте, дяденька, еще.

Скрипач: Что тебе, мальчик, сыграть?

Витя: Что хотите, дяденька.

(Скрипач садится на топчан, поправляет деревянные штыречки скрипки, трогает смычком струны)

Скрипач: Подбрось дров в печку.

(Витя кладет в печку дрова. Скрипач вскидывает скрипку к плечу и играет.)

Звучит Полонез Огинского

Скрипач: Эту музыку написал человек, которого лишили самого дорогого. (Не переставая играть) Если у человека нет матери, нет отца, но есть родина, — он еще не сирота. (После паузы) Все проходит: любовь, сожаление о ней, горечь утрат, даже боль от ран проходит, но никогда-никогда не проходит и не гаснет тоска по родине…

Эту музыку написал мой земляк Огинский в корчме — так называется у нас заезжий дом. Написал на границе, прощаясь с родиной. Он посылал ей последний привет. Давно уже нет композитора на свете. Но боль его, тоска его, любовь к родной земле, которую никто не мог отнять, жива до сих пор.

(Мелодия затихает. Витя убирает руку от горла и глубоко вздыхает.)

Скрипач: Уже поздно, Иди домой. Бабушка будет беспокоиться.

(Витя, пошатнувшись, хватается рукой за скобу двери)

Витя: Спасибо вам, дяденька.

Скрипач (засмеявшись) За что?

Витя: Я не знаю, за что…

(Музыка)

Ведущий 2: В огромном мире детства главным человеком для Виктора Астафьева была бабушка – Екатерина Петровна. Добрая, заботливая, бесконечно прощающая своего любимого внука-сироту… и сильная, выносливая, властная. Генерал да и только! А еще была она веселая, говорливая, мудрая знахарка-травница, терпеливая работница, мать большого семейства.

(Комната в бабушкиной избе)

Витя (говорит, обращаясь к зрителям) Всегда слышала меня бабушка. Всегда приходила ко мне в нужную и трудную минуту. Всегда спасала меня, облегчала мои боли и беды.

Глухой ночью возвратился я домой. Бабушка, должно быть, по лицу моему угадала, что в душе моей что-то свершилось, и не стала меня бранить.

Бабушка: Ты где так долго? Ужин на столе, ешь и ложись.

Витя: Баба, я слышал скрипку.

Бабушка: А-а, Вася-поляк чужое, батюшко, играет, непонятное. От его музыки бабы плачут, а мужики напиваются и буйствуют…

Витя: А кто он?

Бабушка: Вася-то? Да кто? (зевает) Человек. Спал бы ты. Мне рано к корове подыматься. Иди ко мне, лезь под одеяло.

(Витя забирается к бабушке на кровать)

Студеный-то какой! И ноги мокрущие! Опять болеть будут.  (подтыкает под Витю одеяло, гладит его по голове.) Вася — человек без роду-племени. Отец и мать у него были из далекой державы — Польши. Люди там говорят не по-нашему, молятся не как мы. Царь у них королем называется. Землю польскую захватил русский царь, чего-то они с королем не поделили… Ты спишь?

Витя: Не-е.

Бабушка: Спал бы. Мне ведь вставать с петухами. В земле этой далекой взбунтовались люди против русского царя, и их к нам, в Сибирь, сослали. Родители Васи тоже были сюда пригнаны. Вася родился на подводе, под тулупом конвоира. И зовут его вовсе не Вася, а Стася — Станислав по-ихнему. Это уж наши, деревенские, переиначили. Ты спишь?

Витя: Не-е.

Бабушка: А, чтоб тебе! Ну, умерли Васины родители. Помаялись, помаялись на чужой стороне и померли. Сперва мать, потом отец. Видел большой такой черный крест и могилу с цветками? Ихняя могила. Вася бережет ее, ухаживает пуще, чем за собой. А сам-то состарился уж, когда — не заметили. О Господи, прости, (крестит рот, зевая) и мы не молоды! Так вот и прожил Вася около мангазины, в сторожах. На войну не брали. (Говорит все тише, невнятней.) У него еще у мокренького младенца нога ознобилась на подводе… Так вот и живет… помирать скоро… И мы тоже…(Со вздохом засыпает)

На сцене гаснет свет. На экране – портрет Астафьева.

Выходит взрослый Виктор.

Виктор: Так сложилось, что рос я сиротой, и каждый доставшийся мне «кусочек» редкой радости запоминался. Во мне до сих пор осталась острая потребность отзываться на добро.

… так уж устроен человек: пока он жив – растревоженно работают его сердце, голова, вобравшая в себя не только груз собственных воспоминаний, но и память о тех, кто встречался на росстанях жизни и навсегда канул в бурлящий людской водоворот, либо прикипел к душе так, что уж не оторвать, не отделить ни боль его, ни радость от своей боли, от своей радости…

(Музыка)

На сцену для поклона выходят все участники спектакля