"Смерти вопреки"
Смерти вопреки.
«Неужели другой не нашлось
В целом мире дороги,
Кроме той, по которой пришли
Эти детские ноги?
В это страшное место,
Где вешали, жгли и пытали,
А потом хладнокровно
Одежду убитых считали?»
(С.Михалков)
Сколько отведено мне ещё ходить по этой земле, столько и буду помнить события минувших лет страшные и пугающие, которые каждую душу заставили бы трепетать от испуга и глубокой, невыразимой печали. И если даже сейчас, в наше мирное время таких животрепещущих событий счёт идёт на десятки и сотни, то, что уж говорить о войне? Великая... Потому что величие её проявлялось в подвигах, подвигах солдат, разведчиков, взрослых и детей, мужчин и женщин, погибших и потерявших... Жертвами фашистского национализма становились солдаты: как старики, так и молодые ребята, матери, испившие слёзы, омыв ими тела своих детей, и даже чистые невинные маленькие люди-дети... Война не щадила никого. Но наш народ вынес её стойко и героически, как сооружения из стали выдерживают влияние ливней и ураганов.
Наши люди, удивительные люди, не терявшие надежду, верные себе и своим ценностям всегда, при любых обстоятельствах, внесли огромный вклад в победу. Не просто победу России над Германией... Победу мира над войной и смертью!
Очень много солдат погибало под роковой свист пуль, но не только на поле битвы во время сражений умирали наши люди. Концлагеря... Слово страшное и ужасающее, как и само это место, заставляет прятаться как можно дальше и никогда не вспоминать происходившего там ужаса... Сколько жизней было отобрано из-за геноцида. Просто потому, что одна нация считала себя выше и почётнее всех остальных. Мне горестно и невыносимо от осознания того, что люди, живые люди подвергались самым настоящим пыткам, просто из-за того кем они являлись. Немцам было достаточно одного: они -русские, еврее, цыгане…
И в моём небольшом городке ужасы концлагеря отпечатались неподъёмно тяжким грузом, ожогом на святой мирной земле и дымом на кристально чистом небе. В городе Мамоново, который во времена Великой Отечественной войны назывался Хайлигенбайль, был концлагерь Штайндорф. Сейчас на том же месте находится мирный и тихий посёлок Вавилово. В некогда построенном здесь концлагере держали девушек подросткового возраста и женщин, слабых и не имеющих возможности противостоять нападкам фашизма.
Когда я пришла сюда, место встретило меня пугающим безмолвием, затихли ветра, не зеленело поле и, казалось, солнце погасло и перестало греть. Я долго стояла и вслушивалась в молчание, и, казалось, оно отвечало мне так печально и скорбно, и будто бы крики людские наполняли воздух вокруг меня, и время остановилось. Я посмотрела на глубокую заросшую яму, бывший "людской склад", и сердце моё начало тяжелеть, будто вдыхала я не воздух, а едкие пары ртути. Я смотрела на неё и никак не могла оторвать взгляда....
И вот мы на месте. Сколько мы пробыли в этой гниющей телеге со скотом? Так долго, что и сами уже не чувствовали себя людьми. А может для них мы и есть просто животные? А может ещё хуже? Русские. О том, что избавиться от нас хотят, я смекнула сразу, я привыкла к ощущению, что смерть вот-вот накинет мне на шею свои когтистые лапы, и уже готова была к смерти. Хотя можно ли к ней приготовиться?
С братом нас разлучили ещё в начале войны. Где он теперь? Жив ли он? Кто о нём заботится, если не мама? Страх за жизнь его никогда не покидал меня с того самого дня как мы расстались...
Я следовала за мамой. Её я оставить не могла ни на минуту. Единственный родной для меня человек был рядом, и я находила в себе силы бороться. И все же надежда таилась в душе. "Все будет как раньше", - думала я – «мы этих гадов переживём. Травите нас, сколько хотите, а мы не сдадимся!" Но и этой надежде предстояло сегодня умереть навсегда.
Грязно ругались солдаты, толкали нас в спину автоматами. Из здания повалил дым. Сожгли. Заживо сожгли! И меня подобная участь ждёт. Лишь бы маму не тронули...
Мне на руке выжгли номер. И теперь я уже не была Надеждой Стуминовой из 10Б. Я была никем, рабом под номером 367В. У меня было прошлое, его никто у меня отнять не мог, но будущее навсегда выжгли из моей жизни вместе с этим номером. Было больно, то ли от ожога, то ли от осознания безысходности, но я терпела, то и дело вытирая выступавшие слёзы, как бы кто не заметил... Самое страшное ожидало впереди.
Нас всех согнали к глубокому рву. Чернота этой ямы охватила и окутала тьмой голову, разум, сердце. Самое страшное я увидела внизу. Люди. Тысячи... Нет, миллионы тел. Я содрогнулась. И мы здесь иссохнем, нас сюда бросят, как ненужный никому мусор… Я глубоко вдохнула, думая, что дышу в последний раз, жадно глотая чужой воздух, я будто задыхалась, и грязь наполняла мои лёгкие. Русский воздух он не такой, совсем по-другому им дышится...
Выстрел. Ещё, и ещё, и ещё. И люди по очереди стали, как куклы, безжизненно валиться в пропасть. «Лишь бы не в маму, лишь бы не в маму", - единственная мысль носилась в моей голове, вытесняя всё остальное. "Только бы не попали, сволочи, только не в неё". Но тут слабой, немощной рукой меня оттолкнули, и вместо меня навзничь упала фигура. Случилось то, чего я боялась больше смерти, то, что убило во мне всё живое и ранило сильнее любой пули. И с этого момента я осталась одна, во всём этом огромном мире. Одна, совершенно одна.
Солдаты уже не стреляли, а люди шли, и я шла со всеми, но мысленно, душой, я была там, в той огромной чёрной яме, лежала ничком рядом с мамой, и только ветер колыхал мои волосы. Мама! Мамочка! Но я была здесь, шла невесть куда, и, что ждало меня, несложно было догадаться, но я знала одно, я не сдамся просто так, никогда. «Привёл! Вот же живучие... Ничего, скоро и вас та же участь ждёт», - выплёвывал желчью слова крупный мужчина в мундире. А я смотрела в оконные стекла. Волосы у меня стали абсолютно белые...
Вздрагиваю. В кармане куртки напевает известная артистка, извещая о том, что мне звонят, и единственный звук, нарушающий мёртвую тишину этого места, прекращается, как только я нажимаю зелёную кнопку под невероятно родным и окутывающим теплом, словно одеялом, словом "Мама".
– Алло? Да, мам?
– Привет, солнышко моё, я сейчас пойду с бабушкой прогуляюсь, ключи у тебя есть. Будешь дома, макароны в микроволновке, разогреешь.
А я молчу, не могу и слова сказать... Мама... Как хорошо, когда есть мама, когда знаешь, что она здорова и в безопасности, и всё что угодно я готова отдать за то, чтобы так было всегда, чтобы я всегда знала, что есть человек в этом мире, кому я нужна, кто любит меня и всегда ждёт меня дома.
– Алло, слышишь меня? – мамин голос вырвал меня из размышлений.
–Да, мам, хорошо погулять. Скоро буду.
Я кладу телефон в карман, закрываю глаза и жду, пока всё затихнет окончательно, и ничего не помешает мне снова погрузиться в свои мысли...
Шли дни, и неизвестно было, сколько я ещё протяну. Еды не было, воды тоже. Многие из нас, как и было не раз обещано, умирали, а я не знала, что принесёт новый день. Каждый день, сидя на сырой, ледяной земле, я осматривала лагерь. Я тщетно пыталась найти выход. Но каждый раз взгляд мой останавливался на одном маленьком, с виду ничем не примечательном домике. Все люди, когда-либо туда вошедшие, оставались там навсегда. И больше никогда не увидят они солнечного света, не услышат победных залпов русских войск и никогда больше не почувствуют на себе мягкий, до мурашек приятный, тёплый летний ветерок, гонимый к нам от родного озерца. Люди в нём горели как спички, но внутренний их огонь затухал, как свеча в теплом уютном жилище затухает при порывах злостных немецких ветров... Радуются, деспоты. Уничтожили! Загубили тысячи жизней и празднуют! Да чтоб им вино, да хлеб встали поперёк их злодейских глоток. За что же нам, милосердному, мирному народу довелось повидать такие мучения?! Зачем же, Боже, ты позволил тысячам детских голосов оборваться в истошном крике. Почему земля-кормилица наша содрогается, плачет изуродованная, снизойдя ливнями хлещущими?! А мы, видит Бог, войны не хотели. Мы просто хотели жить...
Я падаю на колени. Кружится голова. Перед глазами, сменяя друг друга, пролетают страшные картины, и я припадаю к земле. Теперь уже солнце не кажется мрачным и холодным. Оно жжёт, слепит и разъедает, становится душно. Я закрываю глаза, и слёзы стекают по моим щекам и падают на холодную землю…
Я знаю, чует сердце моё, что близок мой последний час. Поесть нам дали, отравить не пытались, так что ж им вздумалось? Поиздеваться? Посмотреть, как мы жадно глотаем любую подачку с их руки, как кошки к ним за кусок хлеба, да за шоколадку приласкаемся? Да чтобы так низко пасть, надо все подвиги страны своей в один миг забыть! Что теперь ожидает меня? Найдётся ли в стороне чужой мне покой вечный, или моя душа так и будет метаться? То к земле припадёт и расплачется, то деревья обнимет ветхие, то во рву уляжется, да болью сердечной на тысячи кусков распадётся, и все мается, мается, места найти не может.
Нас впустили в грязное мокрое помещение. Шприцы, пинцеты, пакеты с кровью. Ах, мама, неужели для того я была твоей милой несчастной рукой спасена, чтобы последние свои силы с кровью фашистам отдать?! И лечь бы здесь и умереть прямо сейчас, от горя и от досады, а всё же жить нужно до последнего вздоха, Богом тебе отведённого.
Крови брали много, будто хотели высосать из нас всё, что есть и ещё больше. Люди валились на грязный пол, бездыханные и опустошённые. Вскоре в углу уже образовалась куча из людей, сложенных друг на друга как тряпичные полотнища.
Вот и моя очередь. И думать страшно и отступить стыдно. Стыдно перед Родиной, перед братом, перед мамой моей, перед солдатами русскими. И сколько буду жить, буду ненавистью поминать их, тех извергов, отнявших всё у нашей земли. Отцов наших и сыновей оторвали от нас и все остальное без остатка забрали: и еду, и воздух, и надежду, и слёзы....
И вот я затухаю... Последние мои вдохи, и мысли спутаны, и думать бы о чём-то хорошем, да сил больше нет. И ненавистью очерствело моё сердце, и презрением наполнено моё дыхание. Я словно костёр в порыве ураганов и смерчей остываю и теряю свою силу. Но веру свою я им не отдам. Я знаю, точно знаю, мы победим! И много ли лет, и много ли зим с этих пор пройдёт, но одно знаю точно, сколько бы не было войн и сколько бы не было насилия в мире, сердца людей, что бьются во славу Божью, да отмоют молитвами и делами своими этот мир. И пусть потомки Земли нашей, бережно храня покой, вспомнят наши наставления и будут сильными и преисполнятся верой и любовью. Но вот мои веки тяжелеют, и я, до ломящей боли уставшая от вечной борьбы за каждый свой вздох на этой земле, засыпаю...
Поднимаюсь с холодной земли. И тело дрожит. Я вытираю слёзы. Нельзя изменить прошлого нашей страны, нельзя повернуть время вспять и не позволить всем этим страшным и жутким событиям случиться. Но знаю я, и знает каждый, что будущее наше и нашей страны зависит от нас и больше ни от кого, и, что мы за люди, если не можем повлиять на то, что с нами происходит? И стойкостью духа и силой воли безмерной мы обязаны тем людям, что во времена войны совершили подвиги, бесстрашно заглядывая в лицо смерти.
