Строки, опаленные войной

Составитель: педагог-библиотекарь,

МОКУ «Соболевская средняя школа»

Белик Юлия Сергеевна

Строки, опаленные войной…

(Урок поэзии, посвященный Юлии Владимировне Друниной 1924-1991)

11кл.

«Я родом не из детства – я

родом из войны.»

Кто говорит, что на войне не страшно,

Тот ничего не знает о войне.

Ведущий: (под музыку «День Победы»)

Мир – это гордое знамя народов,

Мир – это светлая песня друзей.

Мир отстоять и святую свободу –

Дело всех честных людей.

В. Харитонов.

(музыка звучит громче)

Жили-были девчонки московские и калужские, сибирские и уральские, смешливые и серьезные, бойкие и застенчивые, почти взрослые, почти самостоятельные. Они мечтали о большой, яркой и интересной жизни, готовились стать инженерами, артистами, учить детей и строить заводы, путешествовать и выводить новые сорта пшеницы. Но пришел час испытаний – на родную землю ступил враг. В лихую годину Родина-Мать позвала их, и они надели солдатские шинели, стали санитарками, строителями укреплений, зенитчицами, связистками, танкистами и летчицами.

Издавна это считалось не женским делом, но наши русские женщины показали, что любовь к Родине может сделать и слабого сильным.

Таким человеком была Юлия Друнина. Она родилась 10 мая 1924 года в Москве. Родители были интеллигентными людьми. Мать Юлии родилась в Варшаве. Кроме русского она владела польским и немецким языками. Она преподавала немецкий язык в школе, затем работала в библиотеке. Мать была человеком непоследовательным, сумбурным и отношения с Юлией у них были неровными.

А отца Юля обожала. Он для нее был образцом справедливости, разума, порядочности. Был он директором школы, преподавал историю. Выпустил несколько брошюр, в том числе о Тарасе Шевченко.

Вечер поэзии Юлии Друниной (1924-1991)

«Я родом не из детства – я

родом из войны»

Кто говорит, что на войне не страшно,

Тот ничего не знает о войне.

Ведущий:

Каждый год мы отмечаем День Великой Победы, день святой народной памяти. Однако в наше смутное время все реже вспоминаем имена, составляющие славу Отечества. Не слышно их в эфире, забитом рекламой и эстрадными воплями. Одних казнят молчанием, других – клеветой. Слово «патриот» стало ругательным. Мы же хотим отдать дань уважения людям, которые воевали и победили.

(Звучит запись песни А. Розенбаума «А может, не было войны».)

Я родом не из детства — из войны.

И потому, наверное, дороже,

Чем ты, ценю я радость тишины

И каждый новый день, что мною прожит.

Я родом не из детства — из войны.

Раз, пробираясь партизанской тропкой,

Я поняла навек, что мы должны

Быть добрыми к любой травинке робкой.

Я родом не из детства — из войны.

И, может, потому незащищённей:

Сердца фронтовиков обожжены,

А у тебя — шершавые ладони.

Я родом не из детства — из войны.

Прости меня — в том нет моей вины...

Чтец:

Мы расскажем о поэтессе Юлии Друниной, прошедшей санитаркой всю войну и сохранившей о ней память на всю жизнь. Юлия Друнина принадлежит к поколению, юность которого проходила испытание на зрелость на фронтовых дорогах Великой Отечественной войны. Семнадцатилетней выпускницей одной из московских школ она, как и многие ее сверстницы, в 1941 году добровольно ушла на фронт бойцом санитарного взвода, по совету отца пошла в глазной госпиталь. Там ее приняли с распростертыми объятиями. Санитарок не хватало. Затем вступила в добровольную санитарную дружину. Дежурила по ночам. А потом отправилась рыть окопы. Она старалась быть поближе к ополченцам, и они скоро стали принимать ее за свою. Поэтому, когда среди ночи ополченцев подняли по тревоге, Юлия, никого не спрашивая, присоединилась к ним, ушла на фронт бойцом санитарного взвода.

Чтец:

Стих «Ополченец».

Редели, гибли русские полки.

Был прорван фронт, прорыв зиял, как рана

Тогда-то женщины, подростки, старики

Пошли на армию Гудериана.

 

Шла профессура, щурясь сквозь очки,

Пенсионеры в валенках подшитых,

Студентки -- стоптанные каблучки,

Домохозяйки -- прямо от корыта

 

И шла одна актриса, шла в...манто --

Придумала, чудачка, как одеться

Кто в ополченье звал ее? Никто.

Никто, конечно, не считая сердца.

 

Шли. Пели. После падали крестом

Порою даже не дойдя до цели...

Но я хочу напомнить не о том --

Хочу сказать о тех, кто уцелели:

 Один на тысячу -- таков был счет,

А счетоводом -- сорок первый год...

 

На Красной Пресне женщина живет 

Нет у нее регалий и наград,

Не знают люди, что она солдат.

И в День Победы не звонит никто

Пенсионерке в стареньком манто.

 

Но женщина обходится без драм.

"Я , говорит, везучая: жива!"

 

Далекая военная МОСКВА.

Идет в окопы женщина в ...манто --

Придумала, чудачка, как одеться!

Кто в ополченье звал ее? Никто.

Никто, конечно, не считая сердца...

Чтец:

Был строг безусый батальонный,

Не по-мальчишески суров.

… Ах, как тогда горели клены! –

Не в переносном смысле слов.

Измученный, седой от пыли,

Он к нам , хромая, подошел.

(Мы под Москвой) окопы рыли –

Девчонки из столичных школ).

Сказал впрямую: «В ротах жарко

И много раненных … Так вот –

Необходима санитарка.

Необходима! Кто пойдет?»

И все мы «Я!» сказали сразу,

Как по команде, в унисон.

…Был строг комбат – студент иняза,

А тут вдруг улыбнулся он.

- Пожалуй, новым батальоном

Командовать придется мне!

… Ах, как тогда горели клены! –

Как в страшном сне, как в страшном сне!

Чтец:

Из воспоминаний поэта Николая Старшинова: «В ее характере наиболее яркими чертами были решительность и твердость. Если уж она что-то решила, ничем ее не собьешь. Никакой силой. Наверное, это особенно проявилось, когда она уходила на фронт. Их семью тогда эвакуировали из Москвы в Заводоуковку Тюменской области. Они едва успели кое-как там устроиться, и родители – школьные учителя – были категорически против этого шага. Тем более единственный ребенок в семье, да еще поздний :: отцу тогда было уже за 60, он там в Заводоуковке и умер…»

Чтец: (на фоне стука колес и паровозного гудка)

Я ушла из детства в грязную теплушку,

В эшелон пехоты, в санитарный взвод.

Дальние разрывы слушал и не слушал

Ко всему привыкший сорок первый год.

Я пришла из школы в блиндажи сырые,

От Прекрасной Дамы в «мать» и «перемать»,

Потому что имя ближе, чем «Россия»,

Не могла сыскать.

- Так сказала она о себе в 1942 году. И позднее в ее стихах будут звучать этот мотив ухода из детства в огонь войны, из которой она не возвратилась даже через годы и десятилетия.

Звучит запись песни «Эх, дороги…» 1 куплет.

или

«Священная война». Муз. А.В. Александрова

Чтец: стих «Качается рожь несжатая» .

Качается рожь несжатая.

Шагают бойцы по ней.

Шагаем и мы-девчата,

Похожие на парней.

Нет, это горят не хаты -

То юность моя в огне...

Идут по войне девчата,

Похожие на парней.

Ведущий:

На войне Юля была медсестрой, санитаркой в пехоте, самом неблагополучном роде войск, и не где-нибудь в госпитале, а на самой передовой, в пекле, где под огнем приходилось некрепкими девичьими руками вытаскивать тяжелых ранены. Смертельная опасность и тяжкий труд вместе. В общем, намучилась и насмотрелась.

Чтец: стих «Четверть роты уже скосило».

Четверть роты уже скосило…
Распростёртая на снегу,
Плачет девочка от бессилья,
Задыхается: «Не могу!»

Тяжеленный попался малый,
Сил тащить его больше нет…
(Санитарочке той усталой
Восемнадцать сровнялось лет.)

Отлежишься. Обдует ветром.
Станет легче дышать чуть-чуть.
Сантиметр за сантиметром
Ты продолжишь свой кре́стный путь.

Между жизнью и смертью грани —
До чего же хрупки́ они…
Так приди же, солдат, в сознанье,
На сестрёнку хоть раз взгляни!

Если вас не найдут снаряды,
Не добьёт диверсанта нож,
Ты получишь, сестра, награду —
Человека опять спасёшь.

Он вернётся из лазарета,
Снова ты обманула смерть,
И одно лишь сознанье это
Всю-то жизнь тебя будет греть.

Ведущий:

В этих нелегких военных буднях к фронтовым девчатам и к Юлии приходит первое робкое чувство любви.

Ко мне в окоп сквозь минные разрывы

Незваной гостьей забрела любовь.

Не знала я, что можно быть счастливой

У дымных сталинградских берегов.

Мои неповторимые рассветы!

Крутой разгон мальчишеских дорог.

Опять горит обветренное лето,

Опять осколки падают у ног.

По-сталинградски падают осколки,

А я одна, наедине с судьбой.

Порою Вислу называю Волгой,

Но никого не спутаю с тобой.

(Звучит песня «Соловьи, соловьи, не тревожьте солдат» - первый куплет. Занавес.)

Ждала тебя. И верила. И знала:

Мне нужно верить, чтобы пережить

Бои, походы, вечную усталость,

Ознобные могилы-блиндажи.

Пережила. И встреча под Полтавой.

Окопный май. Солдатский неуют.

В уставах незаписанное право

На поцелуй, на пять моих минут.

Минуту счастья делим на двоих,

Пусть – артналет, пусть смерть от нас на волос.

Разрыв! А рядом – нежность глаз твоих.

И ласковый срывающийся голос.

Минуту счастья делим на двоих…

(Занавес открывается, на сцене «блиндаж». За сколоченным столом сидит группа девушек, на столе горит коптилка.)

Чтец:

Контур леса выступает резче.

Вечереет. Начало свежеть.

Запевает девушка-разведчик,

Чтобы не темнело в блиндаже.

(одна из девушек запевает, остальные подхватывают песню «Дан приказ: ему на запад…».)

Милый! Может песня виновата

В том, что я сегодня не усну?

Словно в песне, мне приказ – на запад,

А тебе – «в другую сторону».

За траншеей вечер деревенский.

Звезды и ракеты над рекой…

Я грущу сегодня очень женской,

Очень не солдатскою тоской.

Чтец:

Из воспоминаний Старшинова : «В газетах того времени нередко писалось, что поголовно все выздоравливающие из госпиталей рвались обратно на фронт. Увы, не все. Я помню, как при мне двое контуженных в палате симулировали потерю речи, чтобы не возвращаться в этот ад… а Юля дважды туда ходила добровольцем. Ее тяжело ранили, осколок перебил сонную артерию – прошел буквально в двух миллиметрах. Но, едва поправившись, опять рванула на передовую. Только после второго ранения ее списали вконец, тогда она и пришла в литинститут.»

Чтец:

Тот осколок, ржавый и щербатый,

Мне прислала, как повестку, смерть…

Только б дотащили до санбата.

Не тереть сознания, не сметь!

А с носилок свешивались косы –

Для чего их, дурра, берегла?

Вот багровый дождь ударил косо,

Подступила, затопила мгла…

Ничего! Мне только восемнадцать.

Я еще не кончила войну.

Мне еще к победе пробиваться

Сквозь снегов и марли белизну!

Ведущий:

Я только раз видала рукопашный.

Раз – наяву и сотни раз во сне.

Кто говорит, что на войне не страшно,

Тот ничего не знает о войне.

Это не просто слова. Цена им – жизнь.

Чтец:

О своем знакомстве с Юлией Друниной рассказывает поэт Старшинов : «Это было в конце 1944 года в Литературном институте им. М. Горького, куда я пришел на костылях прямо из госпиталя весной, а она – несколькими месяцами позже. Ходила, как и многие из нас, в солдатских кирзовых сапогах, в поношенной гимнастерке, в шинели».

Возвратившись с фронта в 45-м,

Я стеснялась стоптанных сапог

И своей шинели перемятой,

Пропыленной пылью всех дорог.

Мне теперь уже и непонятно,

Почему так мучили меня

На руках пороховые пятна

Да следы железа и огня…

«Сапожки»

Сколько шика в нарядных ножках,
И рассказывать не берусь!
Щеголяет Париж в сапожках,
Именуемых "а-ля рюс".

Попадаются с острым носом,
Есть с квадратным - на всякий вкус.
Но, признаться, смотрю я косо
На сапожки, что "а-ля рюс".

Я смотрю и грущу немножко
И, быть может, чуть-чуть сержусь:
Вижу я сапоги, не сапожки,
Просто русские, а не "рюс", -

Те кирзовые, трехпудовые,
Слышу грубых подметок стук,
Вижу блики пожаров багровые
Я в глазах фронтовых подруг.

Словно поступь моей России,
Были девочек тех шаги.
Не для шика тогда носили
Наши женщины сапоги!

Пусть блистают сапожки узкие,
Я о моде судить не берусь.
Но сравню ли я с ними русские,
Просто русские, а не "рюс"?

Те кирзовые, трехпудовые?..
Снова слышу их грубый стук,
До сих пор вижу блики багровые
Я в глазах уцелевших подруг.

Потому, оттого, наверное,
Слишком кажутся мне узки
Те модерные,
Те манерные,
Те неверные сапожки.

Чтец:

Из воспоминаний Старшинова : «Несмотря на стандартную мужскую одежду, нельзя было не заметить, как красива эта девушка. И я, конечно, сразу обратил на нее внимание. Подумал: на Любовь Орлову похожа. При первой же возможности пошел Юлю провожать. Помню, всю дорогу мы взахлеб читали друг другу стихи. Понятно, что большинство из них было о войне. И говорили мы в основном о фронте ».

Не знаю, где я нежности училась, -

Об этом не расспрашивай меня.

Растут в степи солдатские могилы,

Идет в шинели молодость моя.

В моих глазах – обугленные трубы.

Пожары полыхают на Руси.

И снова нецелованные губы

Израненный парнишка закусил.

Нет! Мы с тобой узнали не из сводки

Большого отступления страду.

Опять в огонь рванулись самоходки,

Я на броню вскочила на ходу.

А вечером над братскою могилой

С опущенной стояла головой…

Не знаю, где я нежности училась, -

Быть может, на дороге фронтовой.

Из воспоминаний Старшинова : «Мы были студентами второго курса, когда у нас родилась дочь Лена. Ютились в маленькой комнатке, в общей квартире, жили сверхбедно, впроголодь. Приходилось продавать одну карточку, чтобы выкупить продукты на все остальные, хотя и на них получали негусто. Все трудности военной и послевоенной жизни Юля переносила стоически – я не слышал от нее ни одного упрека, ни одной жалобы. И ходила она по-прежнему в той же шинели, гимнастерке и сапогах еще несколько лет… »

Я принесла домой с фронтов России

Веселое презрение к тряпью.

Как норковую шубку я носила

Шинельку обгоревшую свою.

Пусть на локтях топорщились заплатки,

Пусть сапоги протерлись – не беда!

Такой нарядной и такой богатой

Я позже не бывала никогда!

(оборудуется сцена для инсценирования стихотворения «Зинка»)

Ведущий:

«В быту она была, как, впрочем, и многие поэтессы, довольно неорганизованной. Хозяйством заниматься не любила. Хотя могла очень неплохо приготовить обед, если было из чего.

По редакциям не ходила, даже не знала, где многие из них находятся и кто в них ведает поэзией. А между тем ее фронтовые стихи произвели сильное впечатление в конце войны и сразу после ее завершения. Мы все знали наизусть ее «Зинку».

(Инсценировка стихотворения «Зинка». Под сосной, укрывшись шинелью, лежат две девушки и разговаривают).

ЗИНКА

Памяти однополчанки –

героя Советского союза

Зины Самсоновой.

Мы легли у разбитой ели,

Ждем, когда же начнет светлеть.

Под шинелью вдвоем теплее

На продрогшей, гнилой земле.

– Знаешь, Юлька, я – против грусти,

Но сегодня она – не в счет.

Дома, в яблочном захолустье

Мама, мамка моя живет.

У тебя есть друзья, любимый.

У меня – лишь она одна.

Пахнет в хате квашней и дымом,

За порогом бурлит весна.

Старой кажется: каждый кустик

Беспокойную дочку ждет…

Знаешь, Юлька, я – против грусти,

Но сегодня она – не в счет.

Отогрелись мы еле-еле.

Вдруг – нежданный приказ: «Вперед!»

Снова рядом в сырой шинели

Светлокосый солдат идет.

С каждым днем становилось горше.

Шли без митингов и знамен.

В окруженье попал под Оршей

Наш потрепанный батальон.

Зинка нас повела в атаку,

Мы пробились по черной ржи,

По воронкам и буеракам,

Через смертные рубежи.

(затемнение, грохот разрывов)

Мы не ждали посмертной славы.

Мы хотели со славой жить.

… Почему же в бинтах кровавых

Светлокосый солдат лежит?

Ее тело своей шинелью

Укрывала я, губы сжав,

Белорусские ветры пели

О рязанских глухих садах.

… Знаешь Зинка, я – против грусти,

Но сегодня она – не в счет.

Где-то в яблочном захолустье

Мама, мамка твоя живет.

У меня есть друзья, любимый,

У нее ты была одна.

Пахнет в хате квашней и дымом,

За порогом бурлит весна.

И старушка в цветастом платье

У иконы свечу зажгла.

… Я не знаю, как написать ей,

Чтоб тебя она на ждала?

(во время чтения последней строфы, участница, одетая старушкой, на заднем плане сцены зажигает свечу у иконы. Все склоняют головы в скорбном молчании. Звучит запись песни «Тишина» в исполнении ансамбля «Ариэль» : «Соловьи, не пойте больше песен, соловьи…»).

Ведущий:

Из воспоминаний Старшинова : «С последних дней Отечественной до последних своих дней Юля не могла оторваться от войны. И в стихах, даже в пейзажных или любовных, то и дело возникали у нее многие подробности военных дней.

Ее постоянно тянуло в те места, где довелось протопать в солдатских сапогах с санитарной сумкой по заснеженным и разбитым дорогам, испытать все тяготы, которые выпали на долю пехоты, под обстрелами перевязывать раненых, вытаскивать из боя».

Все грущу о шинели,

Вижу дымные сны –

Нет, меня не сумели

Возвратить из войны.

Дни летят, словно пули,

Как снаряды – года…

До сих пор не вернули,

Не вернут никогда.

И куда же мне деться?

Друг убит на войне,

А замолкшее сердце

Стало биться во мне.

(Звучит в записи первый куплет песни «Где же вы теперь, друзья – однополчане?»)

«Кассир»

Он много лет сидит в своей сберкассе,

Возможно – двадцать, может – двадцать пять.

Он хром. И лысина его не красит.

Ему рукой до пенсии подать.

Сидит всегда в сатиновом халате,

Пиджак и брюки истово храня.

Полтинник без раздумий не истратит,

Свою жену боится, как огня.

Но в День Победы, пробудясь до света,

Он достает, торжественен и строг,

Из старого потертого планшета

С отбитою эмалью орденок.

Потом стоит он в театральном сквере

Часами с непокрытой головой –

Стоит комбат, и веря и не веря

Во встречу с молодостью фронтовой.

Я хочу забыть вас, полковчане,

Но на это не хватает сил,

Потому что мешковатый парень

Сердцем амбразуру заслонил.

Потому что полковое знамя

Раненая девушка несла -

Скромная толстушка из Рязани,

Из совсем обычного села.

Все забыть. И только слушать песни.

И бродить часами на ветру…

Где же мой застенчивый ровесник,

Наш немногословный политрук?

Я хочу забыть свою пехоту.

Я забыть пехоту не могу.

Беларусь. Горящие болота.

Мертвые шинели на снегу.

(звучит песня «Бери шинель, пошли домой» - первый куплет.) «Фронтовики, наденьте ордена.»

Ведущий:

Большое место в жизни Юлии Друниной занимал ее второй муж кинодраматург Алексей Яковлевич Каплер. Относился он к ней очень трогательно – был ей и мамкой, и нянькой, и отцом. Ходил по магазинам. Да и почти все другие заботы по быту брал на себя. Но самое основное – была большая любовь и был широкий круг друзей, в который он ее ввел.

Ты - рядом, и все прекрасно:

И дождь, и холодный ветер.

Спасибо тебе, мой ясный,

За то, что ты есть на свете.

Спасибо за эти губы,

Спасибо за руки эти.

Спасибо тебе, мой милый,

За то, что ты есть на свете.

Ты - рядом, а ведь могли бы

Друг друга совсем не встретить..

Единственный мой, спасибо

За то, что ты есть на свете!

(трагическая музыкальная пауза)

Ведущий:

«… По-моему, оставаться в этом ужасном, передравшемся, созданном для дельцов с железными локтями мире такому несовершенному существу, как я, можно только имея крепкий личный тыл… оно и лучше – уйти физически не разрушенной, душевно не состарившейся, по своей воле. Правда, мучает мысль о грехе самоубийства, хотя я, увы, неверующая. Но если Бог есть, он поймет меня…» написаны были эти трагические строки 20 ноября 1991 года. В хмурый зябкий осенний день поэтесса Юлия Друнина ушла из жизни – по собственной воле. Почему же? Почему обаятельный, жизнерадостный человек, участник войны, до того не сломленный испытаниями и невзгодами, вдруг потерял точку опоры и сознательно идет на непоправимый, невозвратный шаг? Может быть, в посмертной книге, названной «Судный час», мы найдем ответ?

Судный час

Покрывается сердце инеем -

Очень холодно в судный час...

А у вас глаза как у инока -

Я таких не встречала глаз.

Ухожу, нету сил.

Лишь издали

(Все ж крещеная!)

Помолюсь

За таких вот, как вы,-

За избранных

Удержать над обрывом Русь.

Но боюсь, что и вы бессильны.

Потому выбираю смерть.

Как летит под откос Россия,

Не могу, не хочу смотреть!

(звучит первый куплет песни «Живи, страна» в исполнении М.Распутиной).

Ведущий:

Из воспоминаний Старшинова : «Среди поэтов фронтового поколения она была едва ли не самым неисправимым романтиком. А романтика эта не очень-то вписывалась в новую наступавшую жизнь – прагматичную и жестокую… Человек она была светлый и глубоко советский.

Чувствовал, как тяжело она подавлена обстановкой, сложившейся в стране. Болезненно переживала начавшийся распад Советского Союза. Словно кровную обиду воспринимала постоянные нападки на нашу армию и мирного и военного времени. Немедленно вступала в яростные споры, защищая ее, даже выдвинула свою кандидатуру в депутаты Верховного Совета СССР, хотя и ненавидела всякие заседания и совещания. А когда поняла, что ничего реального сделать невозможно, вышла из депутатов со свойственной ей решительностью…»

Ведущий:

Не случайно одно из последних стихотворений она начала так: «Безумно страшно за Россию…»

Она написала едва ли не 10 писем: дочери, внучке, зятю, подруге, редактору своей новой рукописи, в милицию, в Союз писателей. В письмах никого ни в чем не винила. На двери гаража, где она отравилась выхлопными газами, оставила записку, обращенную к зятю: «Андрюша, не пугайся. Вызови милицию и вскройте гараж». Все было учтено, все было благородно.

Да, ты ушла.

Со смерти взятки гладки.

Звучат иных поэтов голоса.

Иные голосистей. Правда это.

Но только утверждаю я одно:

И самому горластому поэту

Твой голос заглушить не суждено.

Твой голос – тихий, как

сердцебиенье.

В нём чувствуется школа поколенья

Науку скромности

прошедших на войне

Тех, что свою карьеру начинали

В сырой землянке –

не в концертном зале

И не в огне реклам –

в другом огне.

Эти строки написала Юлия Друнина о поэтессе Веронике Тушновой, но они и о ней самой.

Юлия Друнина покончила собой… Погибла фронтовая санитарка, написавшая знаменитое : «Кто говорит, что на войне не страшно, тот ничего не знает о войне…» Женщина, выдержавшая войну. Поэт, испытавший и непризнание, и безденежье, и славу.

Как романтик, она нередко писала о Космосе, о Необъятной Вселенной:

Звездный путь!... И он сегодня начат

Здравствуй. Сказка детства! Я горда

Тем, что мне приходится землячкой

Только что рожденная звезда!

А землячкой ей стала не звезда, а планета. Крымские астрологи Николай и Людмила Черныхи открыли новую малую планету, получившую порядковой номер № 3804, и назвали ее именем Юлии Друниной.

Это говорит о том уважении и любви, которые живут в сердцах ее читателей и почитателей.