Урок внеклассного чтения в 5–6 классах на тему «Маленьких у войны не бывает»

«Маленьких у войны не бывает»
(внеклассное мероприятие / урок внеклассного чтения для 5-6 классов по книге Татьяны Кудрявцевой «Маленьких у войны не бывает)

Учитель

Это история про маленьких, которых судьба заставила стать взрослыми. Война оборвала их детство. Она не обращала внимания на возраст. Кидала в пекло, невзирая на то, что человеку всего восемь, или десять, или четырнадцать лет. Не больше, чем вам сейчас. Эти ребята ходили в школу, играли, мечтали стать взрослыми, дружили и ссорились – совсем, как вы. Но вот началось лето, они думали: каникулы! – а выпало кому блокада, кому оккупация, кому эвакуация, а кому и фронт. Четыре времени года – зима, весна, лето, осень – и всё война, война. Беда…

Но беда их не сломила. Тогда-то и выяснилось, что они не просто школьники, а – ленинградцы! И в каких бы условиях ни оказывались, хранили в себе силу, доброту, благородство, отвагу, великодушие, а главное – великую культуру великого города.

Не теряя присутствия духа, они продолжали читать и рисовать, сочинять стихи и музыку, петь, снимать кино и танцевать для бойцов прямо на переднем крае. Их никто не заставлял это делать, но иначе они не могли. Они видели, как не сдаются их родители, учителя. И поступали так же. Иногда даже уходили в партизаны всем классом вместе с учителем. Случалось, и погибали вместе. Но враг не смог покорить этих мальчиков и девочек, не смог, несмотря на их малый возраст; враг жестокий, сильный, до зубов вооружённый – а не смог.

Есть такое выражение - «ковать Победу». В своей борьбе и ребята, и взрослые были едины. Потому мы и победили в той великой битве, где бой шёл не на жизнь, а на смерть, потому мы и выстояли в таких испытаниях, какие не достались ни одному государству за всю историю войн.

Имена многих героев известны теперь всему миру, а имена других – почти никому. Но все они достойны того, чтобы их помнили.

Ты узнаешь о том, как твои ровесники вели дневники. Тяжёлое дело – быть летописцем в те минуты, когда всё время хочется есть, когда постоянно холодно, когда ты один-одинёшенек, а враг рядом: вот она, линия фронта, совсем близко проходит.

Заглянем за занавески одного из ленинградских домов…

Первая занавеска оказалась БАГРОВОЙ, потому что бушевал листопад. Осеннее золото и серебро сыпалось на землю, кружа и над линией фронта, и над партизанским лесом, и над деревнями в оккупации. Цвет крови тоже багровый. Крови, пролитой за Отечество…

Ира

Ирочка. До войны меня дома именно так называли. Это от няни пошло и от бабушки. А мне самой казалось, что Ирина – звучнее. Теперь мне так не кажется. Всё, что было до войны, то – счастье. А сейчас – горе…

В сентябре обычно флоксами пахнет, яблоками антоновскими и свежей краской от школьных парт. А нынешней осенью – пожаром, дымом горьким. В сентябре 41-го вместо учебного года началась блокада. Я как раз в 6 класс перешла, но на учёбу не было сил.

Выходить на улицу становилось всё труднее – ноги не шли. Они тоже просили есть, а хлебная норма таяла. Кот Тигрик так похудел, что у него полоски сузились, а глаза, наоборот, стали огромные, как фонарики.

В начале осени мама ещё бродила по квартире, стараясь сварить что-нибудь горячее: полукашу, полcуп. Я потихоньку делилась с Тигриком. Из своей тарелки. А потом мне пришло в голову, что выходит не по справедливости. Тигрик ест языком, а я ложкой. В ложку больше помещается. Тогда и я стала лизать полукашу языком.

Да, до войны в жизни много было хорошего. А теперь всех радостей – когда Тигрик свернётся в тёплый клубочек у меня на руках, вернее, на кровати, потому что поднять Тигрика, даже такого похудевшего, я уже не могла.

И вдруг Тигрик пропал. Его долго звали, плакали. А потом мама увидела на чёрной лестнице ссохшуюся полосатую шкурку. И тихо сказала мне: «Тигрика больше не ищи…»

Это была первая потеря нашей семьи.

***

Раз в неделю тёте Тамаре в больнице (она была хирургом) давали стакан соевого молока. Идти за ним приходилось мне. На третий раз я упала прямо в снег: от голода сильно закружилась голова. Очнулась я в стационаре. Диагноз там у всех был один – дистрофия. Возраст разный, а диагноз один.

В палате у меня были две соседки. Одна из них предложила мне:

- Давай я тебя нарисую. Я хорошо умею.

- А карандаш у тебя есть? – спросила я.

- Карандаш всегда со мной. Я ведь художница. Только не шевелись!

Не шевелиться – просто. Проще, чем шевелиться.

- Только можно лёжа? Лёжа – ещё легче.

Художница подумала и согласилась.

Я позировала, позировала да и уснула. Назавтра рисовальщицы в палате уже не было. А на столе рисунок: «Ирочке – на долгую память». Здорово получилось. А главное, похоже как! Только я тут вроде постарше. Может, я теперь взаправду повзрослела?

Соседнюю кровать занимала девочка-кроха. В кулачке она сжимала крохотный квадратик хлеба.

- Возьми себе, - прошептала она мне. – Мне уже не надо…

Я не могла присвоить её хлеб, не смела. Мне казалось: вместе с ним я заберу у девочки жизнь. Но и отвести взгляд от коричневого ноздреватого квадратика тоже не могла. А когда за окном затеплился серенький рассвет, девочка затихла. Так её и унесли, накрыв белой простынёй, вместе с хлебом. Никто и не заметил, что там – Хлеб!

***

Выздоровев, я узнала, что ребята тимуровскую команду организовали. Тимуровцы были в каждой школе. Ходили по квартирам и спасали тех, кто без них пропал бы. Мне и предписание выдали. Мобилизационное! В нём говорилось: «Вы призваны для несения службы по защите города». И дальше: «На вас возлагается обязанность быть стойким и мужественным бойцом…» Меня, Иру, в документе называли по-взрослому: Ириной. А мне только-только стукнуло четырнадцать.

Учитель

А жизнь сложилась так, что, когда закончилась война, Ирина стала филологом-итальянистом. Сразу после института пришла в музей, о котором ей когда-то рассказывала бабушка, и проработала в Эрмитаже больше полувека. Ирина Алексеевна Куреева (Карпова) – заслуженный работник культуры, у нее много разных медалей и почётных знаков. Но одна награда особенная.

В одно утро Ирина Алексеевна показала своим воспитанникам скромную зелененькую медаль и произнесла: «Из всех моих наград эта – самая дорогая».

Медаль была – «За оборону Ленинграда».

Учитель

Следующая занавеска БЕЛАЯ, потому что снежная и ледяная. Блокада в памяти людей навсегда связалась с зимой. Аще потому, что это цвет мрамора на памятниках, какие ставят героям.

Свет

Такое имя дал мне отец, который был глазным хирургом. В день, когда родился я, отец спас от слепоты маленького мальчика - тот впервые увидел свет. И тут отцу позвонили с радостной вестью. Вот он и решил: назовем ребёнка свет. Мама не возражала. Она сама была медиком и правильно понимала слова: «Светя другим - сгораю сам».

Мать с отцом были святыми людьми - по ночам их постоянно вызывали кого-то исцелять, а если благодарные пациенты тащили в ответ подарки, отец просто в ярость впадал. И народ осознал – Тихвинские лечат даром.

У отца с матерью слова никогда не расходились с делом. Именно поэтому мама оказалась на Ленинградском фонте на второй день войны. Отец уже воевал, он был главным окулистом Дальневосточного военного округа. Брат моментально улетел - подался в «соколы» сразу после школьного выпускного вечера. Володя с седьмого класса занимался в аэроклубе. А я дорос пока только до 12 лет, в июне исполнилось.

Я был не просто самостоятельным. Меня знала вся округа, как выдающегося голубятника.

Но город стоял ледяной и безмолвный. В нём не было ни прохожих, ни трамвайного звона. Голубей тоже нигде не осталось.

Но я решил намертво. Я не сдамся никогда, буду защищать Ленинград до последних сил.

Прежде всего я явился в местный штаб противовоздушной обороны:

- Я голубятник, человек полезный. Все крыши наощупь знаю.

- Крыши - это хорошо, но людей уберегать надо не только от бом. С сегодняшнего дня отвечаешь за четыре дома в своей округе.

После обстрелов моя спасательная бригада обходила квартиры. Несколько раз натыкались на грудничков. Совсем крохи, они лежали в пустых квартирах рядом с умершими матерями. Плакать они не могли. Детишек мы относили в Педиатрический институт. Почти всех спасли.

А вот что делать с трупами? Я правильно сообразил (как сын врачей, я хорошо понимал: чуть оттает, и трупы станут источником эпидемий): надо их вывозить из домов, ведь у каждого из команды имеются санки зимой. Бригада нашла умершим прибежище на Аптекарском острове, а как Ладога открылась, я договорился с речниками, мы сгрузили свой скорбный груз на баржу и похоронили в Ладогу.

Ещё я собрал все ценности, которые имелись в нежилых квартирах и спрятал их от мародёров до лучших времён. Дел у бригады было много, и я не имел права погибнуть.

Как сняли блокаду, жильцы из этих домов начали возвращаться в город, я отдал им ценности, спрятанные от мародёров. Люди никак такого не ожидали.

Отец пришел с фронта - первым из семьи. Дал телеграмму, и я помчался на вокзал встречать. Когда отец уезжал на Дальний Восток, мне было 10 лет, а теперь-то исполнилось 17. Я сразу признал отца, но военный доктор,озираясь, прошёл мимо. Я оцепенело брёл сзади. Вдруг отец резко обернулся.

- Неужели это ты?

И мы опрометью шагнули друг к другу.

Брат Володя тоже остался жив. Скоро возвратилась и мама. Она получила тяжелейшее ранение, болела до конца жизни.

А во время войны мои родители отказались от своих зарплат, все деньги перевели в фонд обороны страны.

Учитель

Свет, сын врачей, ступая за родителями след в след, шагнул дальше, сделавшись доктором медицинских наук, профессором, автором уникальных научных трудов по спортивной детской медицине. В его судьбе ничто не прошло бесследно…

В 70 лет Свет Борисович Тихвинский покорил Северный полюс, отправившись туда на лыжах. Он ходил в горы, штурмовал вершины. У него родилось трое детей – Световичей, восемь внуков, два правнука. Шесть человек из этой славной когорты – мастера спорта. Дочка Маша - мастер спорта, участница зимних Олимпийских игр в Солт-Лейк-Сити.

Учитель

Эта занавеска СИНЯЯ. А ведь таким было летнее небо в эвакуации, совсем не похожее на ленинградское. Оно синело совсем по-мирному, будто и войны нет.

Таня

Это фото было сделано в Саблино, в самом начале предвоенного лета: две девочки стоят на траве у реки, я и Маша. Мне - 11, Маше – 5. На высоком Машином лбу слегка кудрявится светлая чёлка, глаза прищурены: солнце, наверное, ярко светило. Я стараюсь глядеть прямо, в самый объектив. На мне платье в горошек, туфли на босу ногу. В руках у нас светлые бахромчатые зонтики - будто хотим заслониться от беды. Если бы зонтики и впрямь могли уберечь нас, если бы могли…

А сейчас я делаю первую запись в своем скорбном дневнике: «Женя умерла 28 декабря». Это про Машину маму.

С гибели Жени и начался мой дневник, дневник Тани Савичевой. Записи я делала в записной книжке сестры Нины. Первая часть этой книжечки уже была исписана сестрой, но оставались странички с буквами для адресов и телефонов. Первой Жене повезло сильнее других членов семьи Савичевых - её похоронили в гробу, что было в блокаду большой редкостью.

19 января в городе заработали столовые, где подкармливали детишек от 8 до 12 лет. Я ходила туда четыре дня. 23 января мне исполнилось 12. То есть по официальным меркам ребенком я быть перестала - мне полагалась теперь взрослая норма, но невелика была там норма.

Через 2 дня после своего «повзросления» я потеряла бабушку, я взяла в руки и книжечку и открыла на букве «Б»: «Бабушка умерла 25 янв. 3 ч. дня 1942 г.».

Февраль стоял вьюжный, свистели ветры, снаряды. 28 числа на город обрушился сильный артобстрел, и сестра Нина не вернулась домой. Её отправили от завода в стройбат на Ладоге, но сообщить о себе возможности не было. Что оставалось думать родным? Предполагали худшее, но я очень ждала, что сестра вернётся. Да так и не дождалась.

В свои права вступала весна, но порадоваться теплу ни у кого сил не было. Брат Лёка, истощенный до последней степени, оказался в заводском стационаре, из которого не вышел. Горестную весть про Лёку я занесла на страничку с буквой «Л»: «Лёка умер 17 марта в 5 часутр.1942 г.». Почему только я объединила два слова в одно? Может, спешила дописать, чтобы скорее прилечь? Может просто не хватало сил, чтобы проговаривать всё это? Ясно одно: добровольный крест семейного летописца лёгким быть не мог.

Дядя Вася пережил племянника меньше, чем на месяц. Скоро в моём дневнике появилась запись на букву «В»: «Дядя Вася умер 13 апр. В 2 ч. ночь 1942 г.».

Последние даты ухода близких разделяет всего три дня. А объединяет то, что «умер», «умерла» я произносить уже была не в силах.

«Дядя Лёша 10 мая в 4 ч. дня 1942 г.» Это было написано на обороте странички на «Л», сама страничка оказался уже занята Лёкой.

И вот на букву «М»: Мама 13 мая в 7:30 час. утра 1942 г.».

«…Мамы больше нет на свете.

Я одна осталась – Таня…»

Свет погас на всей планете.

Лишка коптилка на буфете

Чуть мерцает в такт дыханью...

Наверное, я посидела какое-то время, охваченная мертвящий холодом потерь. Говорят, надежда погибает последней, но где взять надежду, изведав столько горя? Я уже не чаяла увидеть сестру Нину и брата Мишу в живых.

На листочке с буквой «С» я в отчаянии вывела: «Савичевы умерли».

А ещё через одну букву на «У». Умерли все.

И, вернувшись на пять букв назад к букве «О», сделала самую трагическую запись: «Осталась одна Таня».

Эту ночь я провела в семье подруги, а утром, едва переставляя ноги, пошла к бабушкиной племяннице, тёте Дусе. Она и отправила меня в эвакуацию с 48-м детским домом.

Мы добирались несколько месяцев под ожесточёнными бомбежками. Когда наконец прибыли в Нижегородскую область, дети не смогли даже подняться, чтобы выйти из вагонов. Местные женщины, встречающие эвакуированных, не плакали, а выли в голос, увидав маленьких ленинградцев, похожих на измождённых старичков.

Самым тяжёлым больным была я: помимо дистрофии и цинги у меня обнаружился туберкулёз. Мне изо всех сил пытались помочь, и через какое-то время я встала. Сначала на костыли, начала передвигаться, опираясь на стеночку. Весной меня перевели в Дом инвалидов, а затем в районную больницу.

Я боролась, но смерть оказалась когтистее.

1 июля 1944 года меня не стало.

Учитель

Имя этой девочки известно чуть ли не всем на Земле. Странички её дневника выбиты в камне. Малая планета «2127 ТАНЯ» светом своим точно выкликает её душу в небе.

Учитель

Следующая занавеска ЗЕЛЁНОГО цвета – цвета надежды. Цвета майских листочков, что зазеленели после зимы наперекор холодам. Цвета гимнастёрок наших воинов, которые проводят парады Победы. И цвета муаровой ленты на медали «За оборону Ленинграда»…

Катя

Стояла студёная декабрьская ночь. Подходил к концу 1941 г.
В нетопленой, затемнённой фанерой комнате, прижавшись к маме и бабушке, спала Катя. Катя - это я. Мне было три с половиной года, внезапно я проснулась, я вспомнила, как до войны родители ставили ёлку. На ней висело много красивых блестящих игрушек, а на праздничном столе горкой лежал хлебушек, там было много чего вкусного, но я подумала именно о хлебе. Сегодня, придя с работы, мама принесла суточную норму, крохотный кусочек. Мы разделили его на три равные части, молча съели, собрав все крошки до единой. И, укрывшись одеялами и старой шубой, задремали. Мне очень хотелось достать елочные игрушки. Два раза я с трудом вылезала из-под вещей, но не могла даже приподнять ящик, не хватало силёнок. Маму будить было жалко, а бабушка уже почти не поднималась. Первая блокадная зима выдалась самой безжалостной. Многих родных, знакомых потеряла наша семья.

И вот настал Победный Май! А потом Новый год. Мы открыли ящик с игрушками, и вдруг я закричала: «Мама! Смотри!» В ящике лежали пряники, шоколадные конфеты с довоенной ёлки. Здесь люди умирали от голода, а в метре от них находилась еда, о которой все забыли. Но ведь тогда было не до праздников…

Моё детство началось в 1944 году, после возвращения из эвакуации. Блокада сейчас кажется мне жутким сном. Не хочется вспоминать, а вспоминается.

В нашем дворе подобралась дружная компания ребят: кому семь, кому восемь, кому десять лет, мне шесть. Но это не важно, кому сколько, главное - мы вместе, мы живы, и мир вокруг нас жив. Всё было радостью - даже когда пробежала первая кошка. Кошка! Ура! (В блокаду-то ни одной кошки не осталось). Прохожий угостил меня кусочком сахара-рафинада. И вот я колю кусочек на десять частей: столько ребят в нашей компании. Каждого угощаю. Мне и в голову не пришло съесть всё одной.

Главное, мы не боялись теперь в небо смотреть. А чего бояться? В ленинградском небе мессеры больше не летают, бомбы не сбрасывают и метроном не стучит. Мы побеждаем, почти уже победили!
С раннего утра и до темноты компания ребятишек гоняла по улицам и дворам. Тогда не было телевизоров, компьютеров, зато было предчувствие победы. Ну и, конечно же, мы без конца играли в войну! В то, как она кончается.

Азартно и дерзко продирались мы через разломы в стенах, по-пластунски ползали по битым кирпичам, не труся сигали в ямы или прыгали с одной стороны здания на другую. Никто не ведал страха. Что с нами могло случиться теперь, когда одолели блокаду? Теперь уже ничего!

Кого мы проклинали, так это фашистов. Ненависть к врагам не знала предела, а в середине осени в городе появились пленные немцы. Колоннами шли они по улицам на работу и обратно. Шли в одно и тоже время. Подстеречь их было легче легкого.
Все ребята собрались во дворе, у всех погибли многие, но у Люськи фашисты убили батю зверски. Люська была моей подружкой.
- Я буду мстить, - сказала я, - Кто со мной?
Все подняли руки, приговорив врагов к расстрелу, и кинулись заготавливать мелкие камешки. Володя отвечал за рогатки, решили взять пару лишних на тот случай, если чья-то рогатка от ненависти сломается. Утром поджидали фрицев, спрятавшись за обломками стен, определили амбразуру для обстрела по ходу движения колонны.

И вот идут пленные. Одетые в одинаковую форму, они двигались, понуро опустив головы. Но жалеть? Да никогда! Больно тебе? Корчишься? Получай, получай! Может он у Петькиного отца убил, а этот Вовкиного? Получай! Мы целились немца в глаз, в нос, в рот. Отобьются им наши слёзы!
Какой-то военный сумел схватить Вовку за плечо.
- Ты что делаешь? Мы же не фашисты. Так нельзя!
Но Вовка вырвался и убежал. Он был уверен в своей правоте, и все мы тоже были уверены.
А потом я увидела, что моя мама, моя собственная мама протянула немцу хлеб. Как вынести такое предательство?!
- Они у Люськи отца сожгли, а ты им хлеб? Ты?
Мама ничего не успела ответить. Я крутнулась и выскочила из дома. (ред.)

До вечера я была с ребятами во дворе и к нам подошел мой папа. Он сказал:
- Победители пленным не мстят. С нашей матери пример берите, она мудрее многих оказалась. А вообще, займитесь лучше делом.
Я не собиралась запоминать, а запомнила. Мальчишки тоже запомнили. Мой отец только-только с войны пришел, раненый, с орденами, как его не послушать...

А ещё я часто вспоминаю, как дядя прошел с боями всю Европу, он привёз мне трикотажную футболку неписаной красоты. Ничего подобного у меня никогда не водилось. Футболка была все равно, что радуга: полоска красная, полоска желтая, полоска зеленая, полоска, синяя. Я жалела такой царский наряд. Но когда пошли фотографироваться, надела новую футболку и все думала: «Интересно, полоски будут видны? Хоть бы были!» И они были, хоть и фотографии были черно-белыми. Цветные фото у нас появятся гораздо позже...

Учитель

Герои этих историй, собранных в книге Татьяны Кудрявцевой «Маленьких у войны не бывает» смотрят сейчас на нас с этих фотографий. Они сложились в настоящий семейный альбом.

Мы живём с вами в освобождённой стране. Живем за себя и за них.

Вот, почему важно помнить о тех днях, когда часть населения была навсегда стерта с Земли.

О тех семьях, которые навсегда потеряли своих родных и близких.

О тех детях, которые только появившись на свет, жили в нескончаемом страхе.

И, конечно, о тех, кто дошел до наших дней.

Не забывать о прошлом и смотреть в настоящее, сохраняя в памяти только яркие и цветные, счастливые и радужные фотографии.

Список используемой литературы

Маленьких у войны не бывает : сборник / Т. Кудрявцева ; иллюстрации С. Ведерниковой. – Санкт-Петербург ; Москва : Речь, 2021. – 320 с. : ил.