ЛИХАНОВ «МОЙ ГЕНЕРАЛ»
Было ли все это? Было ли?
Седой человек в расшитой рубашке. Автобус, уходящий вдаль. Прохладное фотоателье.
Правда это или выдумка? Мираж? Сон?
Я ли был рядом с дедом? Я ли ходил, говорил, улыбался? Я ли жил беспечно и бездумно, ни о чем, ни о чем не думая?..
Дед нервничал. Я его отвлекал. Задавал разные вопросы.
Он отвечал впопыхах, потом бежал докапывать землю вокруг дома, вечером ругался с папой, потому что тот обещал прислать машину с молодыми деревцами, а на самом деле все оказалось болтовней…
– Что с тобой? – спрашивал папа. – Пожалуйста, успокойся! Машина будет не сегодня завтра, у нас сейчас аврал, подгоняем план. И вообще, папа! Ты на себя не похож!
Дедушка умолкал, ночью вздыхал, просил меня накапать лекарство, а я его спрашивал:
– Почему не идешь к врачу?
А он пел шепотом в ответ:
Если я заболею,
к врачам обращаться не стану.
Обращаюсь к друзьям
(не сочтите, что это в бреду):
постелите мне степь,
занавесьте мне окна туманом,
в изголовье поставьте
ночную звезду.
Я смеялся, он тоже смеялся, и я засыпал безмятежно – крепко, как убитый.
Утром раздался звонок.
Я побежал открыть дверь. Дед двинулся за мной.
На пороге стоял телеграммщик. Тот самый!
Он был побрит и рубашку надел свежую.
– Распишитесь, – сказал он, пряча глаза.
Дедушка расписался и протянул руку за телеграммой. Но телеграммщик не отдавал.
– Послушайте, – сказал он хрипло, – что же вы тогда не сказали, что вы генерал?
Дедушка хмыкнул. Нахмурился.
– Какое это имело значение? – спросил он. – И какое имеет?
– Имеет, – ответил телеграммщик, но вдруг смутился. Сказал: – Хотя, конечно, кто я для вас? Пьяница. Извините.
Он протянул телеграмму, дедушка взял ее и пожал телеграммщику руку. Крепко встряхнул.
Дверь захлопнулась.
Дед прислонился к стенке. Откинул голову. Шепнул:
– Антошка, лекарство! Скорее!
Я примчался мгновенно. Молнией!
Долго ли, на кухню за водой, потом в нашу комнату, пятнадцать капель – и обратно.
Когда я капал лекарство, во дворе засигналил грузовик. Я выглянул в окно. Там стоял самосвал, полный маленьких березок и елей.
– Привезли! – крикнул я дедушке. – Саженцы привезли!
Он стоял в коридоре бледный, с испариной на лбу. Выпил лекарство. Глубоко, вздохнул. Проговорил:
– Дай лопату!
– Надо полежать! – ответил я.
Дед промолчал. Развернул телеграмму, посмотрел ее, протянул мне.
«Экспертиза не подтвердила простите великодушно Савченко».
– Вот видишь, – крикнул я обрадованно. – Все в порядке!
Я был рад. Бесконечно рад. Теперь-то уж конец дедушкиным мучениям. Я весело глядел на деда, он тоже улыбнулся, подмигнул мне, взял лопату и пошел во двор.
Машина быстро разгрузилась и ушла. Я стал переодеваться, чтобы помочь деду.
И тут кто-то отчаянно закричал на дворе:
– Антошка! Антошка!
Я выглянул в окно. Соседские мальчишки махали мне рукой и орали:
– Скорее! Скорее! Дедушка!
Сердце словно оборвалось. Я кинулся сломя голову по лестнице, громко выстрелил дверью.
– Где? – кричал я отчаянно. – Где?
Дедушка лежал, уткнувшись лицом во вскопанную землю. Одной рукой он сжимал тонкий стволик березки, а другой – лопату.
– Дедуля! – шептал я. – Ну вставай, дедуля!
Я перевернул его на спину.
И увидел открытые глаза.
– А-а-а-а-а!
Я слышу до сих пор собственный крик.
Он раздается вдруг среди ночи, я вскакиваю, мокрый от пота, шепчу:
– Дедушка! Дед!
Но никто не откликается.
И я плачу. Плачу навзрыд. Плачу до хрипа, до крика!
В комнату вбегает мама, гладит меня по плечам и говорит:
– Ну, Антошка! Антошка!
Она плачет сама.
Приходит папа.
Он обнимает нас изо всех сил, до боли и говорит срывающимся голосом:
– Ребята! Ребята, будьте мужчинами!
Нет, это невозможно!
Это выше сил!
Я не могу, не могу, понимаете!
Я не могу быть мужчиной!
Мы похоронили его на горе.
На самой вершине отвесной скалы, откуда видно далеко вокруг.
И плотина прямо под ногами. Дедушку похоронили там.
Меня зовут Антошка, вы знаете.
Меня назвали так в честь деда, и это значит, что дедушка всегда со мной.
Мой генерал всегда рядом.
Вот он смотрит на меня со стены. Сперва – молодой, глаза сверкают озорно. Потом – старый, вместе со мной, но и на этой фотографии глаза у него улыбаются.
Я сдерживаюсь.
Я не плачу.
Я глотаю тугой комок, подкатившийся к горлу, и складываю стихи про дедушку.
Мой генерал! Мой генерал! – зову три раза, —
Мой генерал! Ты только не молчи.
Ведь ты же знаешь, что без воинских приказов
Не могут бить тревогу трубачи…
Я придумываю эти стихи. А они не выходят.
Я тычусь головой в подушку и бью ее отчаянно кулаком.
Все равно я сочиню эти стихи. Все равно, дедушка, ты будешь живой.
Все равно! Все равно! Все равно!
