Перевод отрывка первой главы из романа «Великий Гэтсби» Френсиса Скотта Фицджеральда

Перевод отрывка первой главы из романа «Великий Гэтсби»

Френсиса Скотта Фицджеральда

Выполнила:

Огородникова Татьяна,

ученица 10 класса МБОУ «СОШ №13»

Руководитель: Печерских Н. В.,

учитель английского языка

In my younger and more vulnerable years my father gave me some advice that I’ve been turning over in my mind ever since.

“Whenever you feel like criticizing any one,” he told me, “just remember that all the people in this world haven’t had the advantages that you’ve had.”

He didn’t say any more, but we’ve always been unusually communicative in a reserved way, and I understood that he meant a great deal more than that. In consequence, I’m inclined to reserve all judgments, a habit that has opened up many curious natures to me and also made me the victim of not a few veteran bores. The abnormal mind is quick to detect and attach itself to this quality when it appears in a normal person, and so it came about that in college I was unjustly accused of being a politician, because I was privy to the secret griefs of wild, unknown men. Most of the confidences were unsought — frequently I have feigned sleep, preoccupation, or a hostile levity when I realized by some unmistakable sign that an intimate revelation was quivering on the horizon; for the intimate revelations of young men, or at least the terms in which they express them, are usually plagiaristic and marred by obvious uppressions. Reserving judgments is a matter of infinite hope. I am still a little afraid of missing something if I forget that, as my father snobbishly suggested, and I snobbishly repeat, a sense of the fundamental decencies is parcelled out unequally at birth.

And, after boasting this way of my tolerance, I come to the admission that it has a limit. Conduct may be founded on the hard rock or the wet marshes, but after a certain point I don’t care what it’s founded on. When I came back from the East last autumn I felt that I wanted the world to be in uniform and at a sort of moral attention forever; I wanted no more riotous excursions with privileged glimpses into the human heart. Only Gatsby, the man who gives his name to this book, was exempt from my reaction — Gatsby, who represented every thing for which I have an unaffected scorn. If personality is an unbroken series of successful gestures, then there was something gorgeous about him, some heightened sensitivity to the promises of life, as if he were related to one of those intricate machines that register earthquakes ten thousand miles away. This responsiveness had nothing to do with that flabby impressionability which is dignified under the name of the “creative temperament.”— it was an extraordinary gift for hope, aromantic readiness such as I have never found in any other person and which it is not likely I shall ever find again. No — Gatsby turned out all right at the end; it is what preyed on Gatsby, what foul dust floated in the wake of his dreams that temporarily closed out my interesting the abortive sorrows and short-winded elations of men.

Френсис Скотт Фицджеральд

«Великий Гэтсби»

Перевод отрывка из романа Глава 1

В мои молодые и более ранимые годы отец дал мне несколько советов, которые я храню до сих пор: «Когда ты захочешь кого-то раскритиковать…», говорил он мне, «вспомни что не все люди в этом мире обладают теми достоинствами, которыми обладаешь ты».

Больше он ничего не сказал. У нас всегда было необычное и сдержанное общение, однако я понимал, что это значит гораздо больше. В результате у меня появилась привычка быть сдержанным в своих суждениях, это побудило открыться передо мной множеству интересных натур, а также сделать меня жертвой для надоедливых людей. Ненормальный разум легко распознать в нормальном человеке и прикрепить самого себя к этому качеству. Именно поэтому в колледже я был часто несправедливо обвинён в политиканстве, так как многие неизвестные мне студенты посвящали меня в свои тайные и грязные дела. Большинство их секретов были мне не интересны. Зачастую я засыпал или же просто летал в своих мыслях, когда понимал, что на горизонте новый доклад. Потому что такие интимные признания часто недоговаривались, имели форму плагиата и омрачались юношеским максимализмом. Сдержанность в суждениях – это важность неиссякаемой надежды. Я всё еще немного переживаю, что смогу забыть то, о чём так напыщенно говорил мой отец и как я не менее напыщенно повторял за ним, говоря о том, что люди наделяются способностью следовать нравственным устоям не в равной мере.

И после того, как я похвастался своей терпимостью, я должен сказать, что и у меня есть свои рамки. Поведение человека может держаться на тяжелых камнях или же на мокрой почве, но после определенного момента мне совершенно плевать, на чём оно держится. Когда я вернулся с Восточного побережья прошлой осенью, у меня появилось чувство, что мир должен примкнуть к единой морали и придерживаться стойким суждениям. Я больше не хотел никаких буйных блужданий по человеческим сердцам. Только Гэтсби, мужчина, в честь которого названа эта книга, был обратной стороной монеты моего мнения. Гэтсби, который совершенно отличался от моего «идеального человека» к таким людям обычно я питал презрение. Если эта личность - череда несломленного успеха с широкими жестами, тогда в нём есть что-то великолепное, некая чувствительность к жизненным обещаниям. Как если бы он был одной из тех машин, что регистрируют землетрясения на большом расстоянии. Такая реакция не имеет ничего общего с той дряблой впечатлительностью, которой часто придают имя «творческого характера». Это было необычным даром надежды, романтической готовностью, которую я ни в ком не встречал и которую я больше никогда, вероятно, не встречу. Нет, Гэтсби в конце концов оправдал себя. То, что сваливалось на Гэтсби – это его грязное и ядовитое препятствие, что витало над его мечтами. Именно это заставило меня утратить интерес к мелким людским печалям и скоротечным радостям.