Перевод рассказа «Рождественская Дженни» Мэри Элеоноры Уилкинс Фриман с английского на русский язык

Данилова Альбина, 10-А класс,  МБОУ города Керчи Республики Крым

«Специализированная школа №1 с углубленным изучением английского языка им. В. Дубинина»
                                                        Учитель английского языка : Бельская С.А.

Перевод рассказа с английского языка на русский язык .

        «Рождественская Дженни» Мэри Элеонора Уилкинс Фриман
Дженни, окруженной со всех сторон зеленью, пришлось протискиваться в узкий дверной проем. Она отправилась прямиком в деревню и предлагала свои товары от дома к дому. У нее были постоянные покупатели. Каждый год, за неделю до Рождества, она спускалась с горы со своими вечнозелеными растениями. Считалось, что таким образом она зарабатывает неплохие деньги. Летом она продавала овощи, но продажа зеленых растений в канун рождества считалась ее законным бизнесом - благодаря ему она и получила свое имя среди жителей деревни. Впрочем, необычное имя могло возникнуть из-за представления о характере Дженни. Ее считали несколько причудливой, хотя в ее здравомыслии никто не сомневался. В ранней юности у нее была неудачный любовный роман, который, как считалось, принес в ее жизнь этот чуждый элемент. «Любовь-морковь», - называли ее люди. «Рождественская Дженни как бы с любовной трещиной», - говорили они. Она была Рождественской Дженни в середине лета, когда спускалась с горы, нагруженная зеленым горошком, стручковой фасолью и летними кабачками.

У нее был маленький домик и несколько акров расчищенной земли на горе, и она так или иначе зарабатывала на жизнь.

Уже в полдень она продала все свои вечнозеленые растения и отправилась по горной дороге домой. У нее был небольшой запас провизии, который она несла в корзинке, где лежали маленькие букетики вечнозеленых цветов и амаранта, а также сушеные травы.

Дорога шла вдоль подножия горы. Ей пришлось пройти по ней около мили, затем она свернула на тропу для тележек, которая вела к поляне, где стоял ее дом. После того как она миновала дом Джонаса Кери, больше не было ни домов, ни людей, но она встретила множество знакомых ей живых существ. Маленькая полевая мышка, осторожно перебегающая от укрытия к укрытию, чтобы ее не подстерегли враги, была с благодарностью замечена Дженни Рейн. Она повернула голову на зов сойки и уловила голубой отблеск сквозь ослепительно белые ветви. Она с сочувствием смотрела на дятла, барабанившего по обледенелому стволу дерева. Время от времени она с сожалением разбрасывала семена и крошки из своих посылок.

В том месте, где она сошла с дороги на тропу для тележек, был небольшой просвет между деревьями, и из него открывался вид на деревню внизу. Она остановилась и огляделась. Это была довольно большая деревня; над ней нависала сеть инея, из труб поднимался дым из печных труб. Внизу по деревенской улице шли девушка и молодой человек, они разговаривали о ней, но она этого не знала.

Девушка была дочерью священника. Она только что обручилась с молодым человеком и шла с ним средь бела дня с какой-то стыдливой гордостью. Всякий раз, когда они встречали кого-нибудь, она краснела, но при этом гордо поднимала голову и легкомысленно взмахивала рукой. Она болтала без умолку и довольно громко, чтобы скрыть свое смущение.

«Да, - сказала она сладким, четким голосом, - Рождественская Дженни только что была в доме, и мы купили несколько венков. Мы собираемся повесить их на все окна. Мама не знала, стоит ли нам покупать их у нее, ведь ходит столько разговоров, но я не верю ни единому слову».

«Что за разговоры?» - спросил молодой человек. Он держался очень строго и прямо, не поворачивая головы, когда бросал быстрые улыбающиеся взгляды на розовое лицо девушки.

«Как, разве вы не знаете? Это городские разговоры. Говорят, у нее много птиц, кроликов и прочей живности, запертой в клетках, и она морит их голодом; и еще этот маленький глухонемой мальчик, вы знаете, говорят, она ужасно с ним обращается. Они собираются разобраться в этом. Отец и дьякон Литтл собираются туда на этой неделе».

«Правда?» - спросил молодой человек. Он слушал голос девушки с каким-то восторженным вниманием, но почти не понимал, о чем она говорит. По дороге они смотрели на гору.

Только на следующий день священник и дьякон Литтл нанесли визит. Они запустили стайку воробьев, кормившихся у двери Дженни, но птицы не улетели далеко, а устроились на дереве и наблюдали. Дом Дженни был едва ли больше, чем побитая непогодой хижина, но с одного конца его увивала виноградная лоза, а двор был опрятным. Прямо перед домом стояла высокая сосна. Сзади и справа простирались остатки огорода Дженни, разбитого прошлым летом, с гребнями плуга и блестящей кукурузной стерней.

Дженни не было дома. Священник постучал, но ответа не получил. Наконец он поднял задвижку, и двое мужчин вошли внутрь. После яркого света снаружи комната показалась им мрачной; сначала они ничего не увидели, но услышали громкое и демонстративное пищание, чириканье и щебетание , которые, казалось, побуждали войти.

Наконец из мрака в углу камина показалось маленькое розово-белое личико. Оно рассматривало гостей без страха и удивления, а с невинным дружелюбием.

«Это маленький глухонемой мальчик», - приглушенным голосом сказал священник. Священник был пожилым человеком, узкоплечим, одетым в длиннополую и черную одежду. Дьякон Литтл выпрямился во весь рост, пока его голова не коснулась низкого потолка. Лицо его было бледным и сильно сморщенным, но черты - красивыми.

Оба безжалостно смотрели на маленького глухонемого мальчика, который вглядывался в их лица с выражением нежного удивления и веселья. Мальчик был одет, как девочка, в длинный синий сарафан. Он сидел посреди кучи вечнозеленых растений, из которых он плел венок; его красивые, мягкие, светлые волосы были влажными и лежали очень ровным и гладким гребешком на белом лбу.

«Он выглядит так, словно за ним хорошо ухаживали», - сказал дьякон Литтл. Оба мужчины говорили тихим тоном, и им было трудно понять, что мальчик не слышит, тем более что при каждом движении их губ его улыбка становилась все шире. Он ничуть не боялся.

Они с виноватым видом передвигались по комнате, осматривая ее вокруг. Она не походила ни на одну квартиру, в которую они когда-либо заходили. В ней царил диковинный дух: тут и там стояли кучи вечнозеленых растений, а в одном углу примостилось несколько маленьких зеленых деревьев.

По всюду в комнате - на стенах, на грубых полках - стояли маленькие грубые клетки и домики, из которых доносилось щебетание и чириканье. В них сидели маленькие, потерявшие надежду птички, кролики и полевые мыши. У птиц были грубые перья и маленькие удрученные головы, у одного кролика была повреждена лапка, одна полевая мышь казалась почти мертвой. Мужчины пристально посмотрели на них. Священник вздохнул, красивое лицо дьякона стало жестче. Но они не сказали, что думают, из-за маленького глухонемого мальчика, чьи довольные голубые глаза не сходили с их лиц. Когда они обошли всю комнату и снова встали у камина, он вдруг издал вопль. Он был диким и невнятным, но все же не совсем диссонансным, и, казалось, имел свой собственный смысл. Он слился с криками маленьких диких существ, сидящих в клетке, и все это было похоже на тихий крик, красноречиво обращенный к двум гостям, но они не могли его понять. Они торжественно и недоуменно стояли у камина.

«Может быть, нам лучше подождать, пока она придет?» - спросил священник.

«Не знаю», - ответил дьякон Литтл.

Позади них возвышалась высокая каминная полка. На ней стояли часы и подсвечник, а рядом лежали букетики блестящих засушенных цветов, готовые к тому, чтобы Дженни положила их в корзину и продала.

Вдруг снаружи послышался быстрый скрежет по снежной корке, дверь распахнулась, и вошла жена Джонаса Кери. Она накинула на голову шаль и запыхалась. Она стояла перед двумя мужчинами, и внезапно на ней образовалась корочка застенчивой официальности.

«Добрый день», - сказала она в ответ на их приветствие.

На мгновение она посмотрела на них и покрепче сжала шаль; затем сдержанность покинула ее. «Я знала, что вы здесь, - закричала она слабым, резким голосом, - я знала это. Я слышала разговоры. Я знала, что кто-то собирается прийти сюда и подглядывать за ней.

На днях я была у мисс Грегг, и ее муж пришел домой; он был в магазине и сказал, что они говорили о Дженни, что она плохо относится к Вилли и птицам, и что город собирается разобраться в этом. Я знала, что вы собираетесь сюда, когда увидела, как вы проезжаете мимо. Я так и сказала Джонасу. Я знала, что ее нет дома, и здесь нет никого, кто мог бы говорить, и я сказал Джонасу, что приеду. Я не могу больше терпеть. Здесь ужасно скользко. В некоторых местах мне пришлось встать на колени, и я дважды падала, но мне это не важно. Я не хочу, чтобы вы приходили сюда шпионить за Дженни, и чтобы никто из домашних не мог говорить за нее».

Миссис Кэри стояла перед ними, как взъерошенная и непокорная птица, пугающая своей дерзостью не только их, но и себя. Она вся дрожала, а в ее тускло-голубых глазах был яростный взгляд.

Священник начал что-то осуждающе бормотать, но дьякон его заглушил. «Вы можете говорить за нее сколько угодно, миссис Кери», - сказал он. «У нас нет никаких возражений против того, чтобы выслушать ее. Мы не знали, дома ли она. Вы знаете, что она делает с этими птицами и вещами?»

«Делает с ними? Ну, я скажу вам, что она с ними делает. Она подбирает их в лесу, когда они голодные, замерзшие и полумертвые, и приносит сюда, заботится о них и кормит, пока они не поправятся, а потом снова отпускает. Вот что она делает. Видите того кролика? Так вот, он попал в ловушку. Кто-то хотел убить бедное маленькое существо. Видите малиновку? Кто-то выстрелил в нее из пистолета и сломал крыло.

«Вот что она делает. Не знаю, но это примерно то же самое, что посылать деньги миссионерам. Не знаю, но быть миссионером для малиновок, голодных чиппи и маленьких глухонемых детей ничуть не хуже, чем для других, а она именно такая.

«Я не боюсь говорить, я собираюсь рассказать всю историю. Я не знаю, что люди имеют в виду, говоря о ней так, как они это делают. Вот, она забрала этого маленького оболтуса из бедного дома. Больше он никому не был нужен. Насколько я могу судить, он не выглядит так, будто с ним жестоко обращались. Она держит его так хорошо и аккуратно, как только может, и ему, и птицам хватает еды, если она сама не ест.

«Думаю, я знаю, что говорю. Вот она идет без нового платья, чтобы купить что-нибудь для птиц, которые не могут добраться до деревьев, потому что на них так много льда.

«Вы не можете мне ничего сказать. Когда у Джонаса случается истерика, она может вывести его из нее быстрее, чем кто-либо другой, кого я когда-либо видела. Она не хочет, чтобы о ней говорили и шпионили, если я смогу поспособствовать этому.

Рассказывают, что она была сломлена любовью . Хм, не знаю, что они называют любовью. Я знаю, что парень Андерсон ушел и женился на другой девушке, когда Дженни так ждала его, как только могла. Его следовало бы повесить.

Christmas Jenny by Mary E. Wilkins Freeman

Jenny, surrounded with her trailing masses of green, had to edge herself through the narrow doorway. She went straight to the village and peddled her wares from house to house. She had her regular customers. Every year, the week before Christmas, she came down from the mountain with her evergreens. She was popularly supposed to earn quite a sum of money in that way. In the summer she sold vegetables, but the green Christmas traffic was regarded as her legitimate business - it had given her her name among the villagers. However, the fantastic name may have arisen from the popular conception of Jenny's character. She also was considered somewhat fantastic, although there was no doubt of her sanity. In her early youth she had had an unfortunate love affair that was supposed to have tinctured her whole life with an alien element. "Love-cracked," people called her. "Christmas Jenny's kind of love-cracked," they said. She was Christmas Jenny in midsummer, when she came down the mountain laden with green peas and string-beans and summer squashes.

She owned a little house and a few acres of cleared land on the mountain, and in one way or another she picked up a living from it.

It was noon to-day before she had sold all her evergreens and started up the mountain road for home. She had laid in a small stock of provisions, and she carried them in the basket which had held the little bunches of life-everlasting and amaranth flowers and dried grasses.

The road wound along the base of the mountain. She had to follow it about a mile,then she struck into a cart-path which led up to the clearing where her house was. After she passed Jonas Carey's there were no houses and no people, but she met many living things that she knew. A little field-mouse scratching warily from cover to cover, lest his enemies should spy him, had appreciative notice from Jenny Wrayne. She turned her head at the call of a jay, and she caught a glimmer of blue through the dazzling white boughs. She saw with sympathetic eyes a woodpecker drumming on the ice-bound trunk of a tree. Now and then she scattered, with regretful sparseness, some seeds and crumbs from her parcels.

At the point where she left the road for the cart-path there was a gap in the woods, and a clear view of the village below. She stopped and looked back at it. It was quite a large village; over it hung a spraying net-work of frosty branches; the smoke arose straight up from the chimneys. Down in the village street a girl and a young man were walking, talking about her, but she did not know that.

The girl was the minister's daughter. She had just become engaged to the young man, and was walking with him in broad daylight with a kind of shamefaced pride. Whenever they met anybody she blushed, and at the same time held up her head proudly, and swung one arm with an airy motion. She chattered glibly and quite loudly to cover her embarrassment.

"Yes," she said, in a sweet, crisp voice, "Christmas Jenny has just been to the house, and we've bought some wreaths. We're going to hang them in all the front windows. Mother didn't know as we ought to buy them of her, there's so much talk, but I don't believe a word of it, for my part."

"What talk?" asked the young man. He held himself very stiff and straight, and never turned his head when he shot swift smiling glances at the girl's pink face.

"Why, don't you know? It's town-talk. They say she's got a lot of birds and rabbits and things shut up in cages, and half starves them; and then that little deaf and dumb boy, you know - they say she treats him dreadfully. They're going to look into it. Father and Deacon Little are going up there this week."

"Are they?" said the young man. He was listening to the girl's voice with a sort of rapturous attention, but he had little idea as to what she was saying.

As they walked, they faced the mountain.It was only the next day when the minister and Deacon Little made the visit.They started up a flock of sparrows that were feeding by Jenny's door; but the birds did not fly very far, they settled into a tree and watched.Jenny's house was hardly more than a weather-beaten hut, but there was a grape-vine trained over one end, and the front yard was tidy. Just before the house stood a tall pine-tree. At the rear, and on the right stretched the remains of Jenny's last summer's garden, full of plough ridges and glistening corn stubble.

Jenny was not at home. The minister knocked and got no response. Finally he lifted the latch, and the two men walked in. The room seemed gloomy after the brilliant light outside; they could not see anything at first, but they could hear a loud and demonstrative squeaking and chirping and twittering that their entrance appeared to excite.

At length a small pink and white face cleared out of the gloom in the chimney- corner. It surveyed the visitors with no fear nor surprise, but seemingly with an innocent amiability.

"That's the little deaf and dumb boy," said the minister, in a subdued voice. The minister was an old man, narrow-shouldered, and clad in long-waisted and crinkly black. Deacon Little reared himself in his sinewy leanness until his head nearly touched the low ceiling. His face was sallow and severely corrugated, but the features were handsome.

Both stood staring remorselessly at the little deaf and dumb boy, who looked up in their faces with an expression of delicate wonder and amusement. The little boy was dressed like a girl, in a long blue gingham pinafore. He sat in the midst of a heap of evergreens, which he had been twining into wreaths; his pretty, soft, fair hair was damp, and lay in a very flat and smooth scallop over his full white forehead.

"He looks as if he was well cared for," said Deacon Little. Both men spoke in hushed tones it was hard for them to realize that the boy could not hear, the more so because every time their lips moved his smile deepened. He was not in the least afraid.They moved around the room half guiltily, and surveyed everything. It was unlike any apartment that they had ever entered. It had a curious sylvan air; there were heaps of evergreens here and there, and some small green trees leaned in one corner. All around the room - hung on the walls, standing on rude shelves were little rough cages and hutches, from which the twittering and chirping sounded. They contained forlorn little birds and rabbits and field-mice. The birds had rough feathers and small, dejected heads, one rabbit had an injured leg, one field-mouse seemed nearly dead. The men eyed them sharply. The minister drew a sigh; the deacon's handsome face looked harder. But they did not say what they thought, on account of the little deaf and dumb boy, whose pleasant blue eyes never left their faces. When they had made the circuit of the room, and stood again by the fireplace, he suddenly set up a cry. It was wild and inarticulate, still not wholly dissonant, and it seemed to have a meaning of its own. It united with the cries of the little caged wild creatures, and it was all like a soft clamor of eloquent appeal to the two visitors, but they could not understand it.

They stood solemn and perplexed by the fireplace. "Had we better wait till she comes?" asked the minister.

"I don't know," said Deacon Little.

Back of them arose the tall mantel-shelf. On it were a clock and a candlestick, and regularly laid bunches of brilliant dried flowers, all ready for Jenny to put in her basket and sell.

Suddenly there was a quick scrape on the crusty snow outside, the door flew open, and Jonas Carey's wife came in. She had her shawl over her head, and she was panting for breath.

She stood before the two men, and a sudden crust of shy formality seemed to form over her. "Good-arternoon," she said, in response to their salutations.She looked at them for a moment, and tightened her shawl-pin; then the restraint left her. "I knowed you was here," she cried, in her weak, vehement voice; "I knowed it. I've heard the talk. I knowed somebody was goin' to come up here an' spy her out. I was in Mis' Gregg's the other day, an' her husband came home; he'd been down to the store, an' he said they were talkin' 'bout Jenny, an' sayin' she didn't treat Willy and the birds well, an' the town was goin' to look into it. I knowed you was comin' up here when I seed you go by. I told Jonas so. An' I knowed she wa'n't to home, an' there wa'n't nothin' here that could speak, an' I told Jonas I was comin'. I couldn't stan' it nohow."It's dreadful slippery. I had to go on my hands an' knees in some places, an' I've sot down twice, but I don't keer. I ain't goin' to have you comin' up here to spy on Jenny, an' nobody to home that's got any tongue to speak fer her."

Mrs. Carey stood before them like a ruffled and defiant bird that was frighting herself as well as them with her temerity. She palpitated all over, but there was a fierce look in her dim blue eyes.

The minister began a deprecating murmur which the deacon drowned. "You can speak for her all you want to, Mrs. Carey," said he. "We ain't got any objections to hearin' it. An' we didn't know but what she was home. Do you know what she does with these birds and things?"

"Does with 'em? Well, I'll tell you what she does with 'em. She picks 'em up in the woods when they're starvin' an' freezin' an' half dead, an' she brings 'em in here, an' takes care of 'em an' feeds 'em till they git well, an' then she lets 'em go again. That's what she does. You see that rabbit there? Well, he's been in a trap. Somebody wanted to kill the poor little cretur. You see that robin? Somebody fired a gun at him an' broke his wing.

"That's what she does. I dunno but it 'mounts to jest about as much as sendin' money to missionaries. I dunno but what bein' a missionary to robins an' starvin' chippies an' little deaf an' dumb children is jest as good as some other kinds, an' that's what she is.

"I ain't afeard to speak; I'm goin' to tell the whole story. I dunno what folks mean by talkin' about her the way they do. There, she took that little dumbie out of the poor- house. Nobody else wanted him. He don't look as if he was abused very bad, far's I can see. She keeps him jest as nice an' neat as she can, an' he an' the birds has enough to eat, if she don't herself.

"I guess I know 'bout it. Here she is goin' without a new caliker dress, so's to git somethin' for them birds that can't git at the trees, 'cause there's so much ice on 'em.

"You can't tell me nothin'. When Jonas has one of his tantrums she can git him out of it quicker'n anybody I ever see. She ain't goin' to be talked about, and spied upon, if I can help it. They tell about her bein' love-cracked. Hm, I dunno what they call love-cracked. I know that Anderson fellar went off an' married another girl, when Jenny jest as much expected to have him as could be. He ought to ha' been strung up.