Романс В.А. Жуковского «Мина» в контексте «Белых ночей» Ф.М. Достоевского

РОМАНС В.А. ЖУКОВСКОГО «МИНА» В КОНТЕКСТЕ «БЕЛЫХ НОЧЕЙ» Ф.М. ДОСТОЕВСКОГО

Известно, что тема мечтательства интересовала Достоевского на протяжении многих лет, основное внимание автор уделял ей в начале своего творческого пути. В 1840-х гг. образ героя-мечтателя встречается практически в каждом произведении писателя. Наиболее полно данная проблема была раскрыта Достоевским в повести «Белые ночи» (1848), имеющей подзаголовок «Сентиментальный роман (Из воспоминаний мечтателя)». В ней автор подробно описал внутреннее психологическое состояние особого типа людей, петербургских мечтателей, доминантой характера которых стала неудовлетворенность окружающей жизнью, желание уйти в идеальный мир от убожества повседневности. Подобная устремленность героев Достоевского сближает их с мечтателями, появляющимися на страницах произведений различных представителей западного и русского романтизма.

Перекличка со многими романтическими персонажами подчеркнута в «Белых ночах» при характеристике «восторженных грёз» Мечтателя («Ночь вторая»). Здесь, наряду с отсылками к творчеству Э.Т.А. Гофмана, В. Скотта, П. Мериме, перечислениями исторических событий, не раз вдохновлявших писателей-романтиков, мы находим упоминание романса В.А. Жуковского «Мина» (1817). Предположение о том, что имя Минна в тексте «Белых ночей» следует расценивать как указание на вышеназванное стихотворение Жуковского было высказано Н.М. Перлиной в реальном комментарии к повести Достоевского [Достоевский, 1972: 116]. Последовательный анализ этих произведений дает нам возможность подтвердить данную точку зрения исследователя.

Романс «Мина» включен в контекст «Белых ночей» не случайно. Во-первых, будучи переводом баллады Гете «Миньона» (1782) из романа «Годы учения Вильгельма Мейстера» (1793 - 1796), он усиливает связь повести с западным романтизмом. Эту закономерность подчеркивает и современный ученый, указывая, «что Достоевский очень точно выбирает произведения Жуковского, которые выступали в качестве агентов определенной культурной традиции» [Кунильский, 2008: 69]. Во-вторых, мотивно-образные и семантико-стилистические особенности романса позволяют говорить о его специфическом взаимодействии с «Белыми ночами».

Несомненно, имя Минна в монологе Мечтателя является аллюзией, то есть «сознательным авторским намеком, который … шире конкретной фразы … и заставляет соотнести цитируемое и цитирующее произведения в целом, обнаружить их общую направленность (или полемичность)» [Белокурова, 2007: 15]. Можно утверждать, что у писателя существовало несколько причин для подобной отсылки к романсу Жуковского. Первой из них необходимо рассмотреть сюжетно-композиционную обусловленность включения стихотворения «Мина» в повесть Достоевского. Вторая главка «Белых ночей» («Ночь вторая») – смысловой центр произведения: из нее мы узнаем жизненные истории главных героев. Именно здесь автор дает пространную характеристику мечтательства, как особого явления русской действительности 40-х гг. XIX века. Мечтатель подчеркивает собственную принадлежность к некоему «типу», «характеру», который «богат своею особенную жизнью» [Достоевский, 1972: 114]. Основу его существования составляет болезненная фантазия, воображение, рождающее «волшебные призраки, которые так очаровательно, так прихотливо, так безбрежно и широко слагаются перед ним в такой волшебной, одушевленной картине» [Достоевский, 1972: 115 - 116]. Романс Жуковского, в свою очередь, будто иллюстрирует подобные мечтания героя, описывая чудесный край благоденствия и покоя, куда стремится измученная душа. Романтические грезы, оживающие в строках «Мины», безусловно, часть «волшебных картин», возникающих в сознании Мечтателя во время его «фантастических ночей» [Достоевский, 1972: 118].

Необходимо отметить тот факт, что рассматриваемые лирический и прозаический тексты близки друг другу по композиционному построению. Повесть Достоевского открывает рассказ о прекрасной ночи: «Была чудная ночь, такая ночь, которая разве только и может быть тогда, когда мы молоды… Небо было такое звездное, такое светлое небо» [Достоевский, 1972: 102]. В романсе перед нами картина удивительного края, где «негой дышит лес, / Златой лимон горит во мгле древес, / И ветерок жар неба холодит…» [Жуковский, 2000: 71]. Основная часть обоих произведений – стремление к обретению мечты. Случайное знакомство на набережной канала оборачивается для главного героя Достоевского возрождением надежд на счастье. Мечтатель находит родственную душу, желание избавиться от одиночества начинает казаться ему реальностью. В стихотворении Жуковского разворачивается описание волшебного места, в которое жаждет попасть лирический герой, оно с каждой строкой становится будто все более и более осязаемым. Но финал развеивает грезы. «Целая минута блаженства» - вот что остается у Мечтателя [Достоевский, 1972: 141]. Настенька и ее любовь исчезают с наступлением утра. «Мои ночи кончились утром», - говорит герой [Достоевский, 1972: 139]. Мы понимаем: кончились очередные фантазии. Ведь история, произошедшая с Мечтателем, - продолжение тех болезненных сновидений, которые сопровождали его всю жизнь. «Новый прием утонченного сладострастного яда!» [Достоевский, 1972: 115] Романс Жуковского завершается внезапным осознанием зыбкости мечтаний, сомнением в возможности их свершения. «Но быть ли там [в волшебном краю. – Е.Л.] когда?» - звучит риторический вопрос [Жуковский, 2000: 71]. То же в «Белых ночах»: «Да разве этого [минуты блаженства. – Е.Л.] мало хоть бы и на всю жизнь человеческую?..» - восклицает герой [Достоевский, 1972: 141]. Здесь уже слышится не сомнение, а признание крушения своих иллюзий. Все прошло: дальше Мечтателя ждет безотрадное одинокое существование.

Сближение анализируемых произведений обусловлено их мотивно-образной структурой. На развитии мотивов мечты (мечтательства), сказки основаны и стихотворение Жуковского, и повесть Достоевского. «Мечта зовет!» - рефреном звучит в финале каждой строфы романса [Жуковский, 2000: 71]. «Я создаю в мечтах целые романы», - сообщает о себе главный герой «Белых ночей» [Достоевский, 1972: 107]. В атмосфере мечтательства происходят все события произведения Достоевского. Однако у романтиков, в том числе и у Жуковского, данный мотив окрашен восторженными нотами, близок теме избранничества, в то время как персонаж Достоевского, «обреченный на мечтательство, глубоко от этого страдает» [Достоевский, 1972: 487]. Здесь истоки скрытой полемики автора «Белых ночей» с писателями-романтиками: Достоевский видит, что в современной ему действительности мечтатели из дерзких героических личностей превратились в «какие-то существа среднего рода», которые готовы за один день реальной, настоящей жизни отдать «все свои фантастические годы» [Достоевский, 1972: 112, 116]. И отчаяние охватывает их душу при виде людей, живущих «наяву», когда «жизнь … не заказана, не разлетится, как сон, как видение», когда «жизнь вечно обновляющаяся, вечно юная и ни один час ее не похож на другой» [Достоевский, 1972: 118]. Существование же Мечтателя уныло и «до пошлости однообразна пугливая фантазия, раба тени, идеи, раба первого облака, которое внезапно застелет солнце и сожмет тоскою настоящее петербургское сердце» [Достоевский, 1972: 118].

Мотив сказки, присутствующий в исследуемых произведениях, также имеет противоположное наполнение. В романсе вырисовывается образ сказочно-прекрасного мира, когда от красоты захватывает дух, а героя ждут удивительные приключения в краю, где «драконы … мутят ночную мглу» [Жуковский, 2000: 71]. Ощущение сказки характерно и для повести Достоевского. Еще Е. Тур на страницах «Русской речи» в 1861 году отмечала, что завязка «Белых ночей» «смахивает на сказку и никак не напоминает собою что-нибудь похожее из действительности» [Цит. по: Достоевский, 1972: 488]. В тексте произведения мы находим следующие слова главного героя о своих мечтаниях: «И ведь так легко, так натурально создается этот сказочный, фантастический мир! Как будто и впрямь всё это не призрак!» [Достоевский, 1972: 116] Страшна такая жизнь «в тридевятом неведомом царстве» [Достоевский, 1972: 112]. Не случайно Настенька, выслушав Мечтателя, задает ему вопрос: «Послушайте, знаете ли, что это вовсе нехорошо так жить?» [Достоевский, 1972: 118] Конечно, герою известна гибельность его фантазий, но возможность избавиться от них оборачивается новой грезой, спешащей исчезнуть с наступлением утра.

Одним из центральных образов стихотворения Жуковского является образ светлого дома «… на мраморных столбах / Поставлен свод; чертог горит в лучах…» [Жуковский, 2000: 71] С подобным идеалом контрастирует место, выбираемое мечтателями Достоевского для своего жилья. Это «довольно странные уголки», сюда «как будто не заглядывает солнце, которое светит для всех петербургских людей, а заглядывает какое-то другое, новое, как будто нарочно заказанное для этих углов, и светит на всё иным, особенным светом» [Достоевский, 1972: 112]. Угрюма комната главного героя «Белых ночей» с «зелеными закоптелыми стенами и потолком, завешенным паутиной» [Достоевский, 1972: 103].

По принципу антитезы можно соотнести и пейзажи, описываемые авторами. В романсе «Мина» природа полна тайны, загадки, она величественно прекрасна: «златой лимон во мгле древес», мирт и гордый лавр, заоблачная тропа в горах, неприступная скала с водопадами. Петербургский пейзаж тосклив и уныл, лишь на мгновение он может «нечаянно» сделаться «неизъяснимо, чудесно» красивым [Достоевский, 1972: 105]. «Белые ночи» наполнены призрачным колоритом, когда свет обманчив и зыбок, а фантастический полумрак вызывает в воспаленном воображении мечтателей быстро исчезающие болезненные образы и видения.

Особого внимания требуют к себе семантико-стилистические особенности произведений. Стихотворение Жуковского написано высоким слогом. Здесь используются старославянизмы («златой», «древес», «лики»), архаизмы («нега», «чертог», «мнится»), само построение речи характерно для книжного стиля. В повести Достоевского наблюдается прямо противоположное: стиль речи преимущественно разговорный, достаточно много слов в уменьшительно-ласкательной форме («добренькая», «глазки», «ангельчик», «слезинки»). Патетическая тональность роднит рассматриваемые тексты: восклицательная интонация превалирует в них. В романсе Жуковского это торжественные восклицания, в «Белых ночах» речь героев чрезвычайно эмоциональна. Они чаще всего не говорят, а вскрикивают, выражая удивление, радость, отчаяние, страх, стараясь убедить друг друга в чем-либо. Можно отметить, что часто в качестве глагола говорения используется слово «закричал», подчеркивающее напряженное состояние персонажей произведения. Таким образом, ритмический рисунок стихотворения «Мина» указывает на его принадлежность к романтической литературной традиции, ритмическое же построение «Белых ночей» сближает повесть с произведениями сентименталистов, которым была присуща подобная эмоциональность речи героев.

Важным аспектом соотнесения романса Жуковского и повести Достоевского выступает их философский подтекст. Известно философское основание романтизма – идея ухода от бытия, серой обыденности в мир грез, что наглядно демонстрируется Жуковским в своем стихотворении. Для поэта пребывание в романтическом инобытии, в мечтах, за гранью повседневной жизни естественно и даже необходимо. Достоевский, напротив, настаивает на пагубности такого ухода за пределы реальности. Главный герой «Белых ночей» осознает: его мечтательство обратилось в «затхлую, ненужную жизнь» [Достоевский, 1972: 118]. Изменилась историческая обстановка, теперь определение «вечно юная», «вечно обновляющаяся» получает не «богиня фантазия», а жизнь «наяву» [Достоевский, 1972: 118]. Мечтатель страдает от своей неспособности быть счастливым в настоящем, невыдуманном мире, неприветлива и грустна перспектива его будущего, несущего лишь старость и одиночество.

Итак, последовательный анализ романса «Мина» и повести «Белые ночи» позволил обнаружить те причины, на основании которых Достоевский ввел в свое произведение упоминание о стихотворении Жуковского. Были выявлены факторы сближения лирического и прозаического текстов, указания на их общую направленность, а также элементы полемичности, которая не только не ослабляет, но и усиливает взаимосвязь произведений. К первым можно отнести сходство сюжетно-композиционного построения, мотив мечтательства и сказки, философскую идею ухода от бытия. Ко вторым – противоположную трактовку указанных мотивов, контраст центральных образов (светлый дом – странный угол), пейзажных зарисовок и стилистических особенностей, противоречие в осмыслении проблемы романтического инобытия. Все вышесказанное является неоспоримым доказательством важности для Достоевского художественного наследия своего предшественника, подчеркивает тот факт, что имя и произведения Жуковского сопровождали писателя на протяжении всей его жизни.

Литература

1. Белокурова, С.П. Словарь литературоведческих терминов / С.П. Белокурова; науч. ред. И.Н. Сухов, С.В. Друговейко-Должанская. – СПб., 2007.

2. Достоевский, Ф.М. Полн. собр. соч.: В 30 т. Т. 2. Повести и рассказы 1848 - 1859 / Федор Достоевский. – Л., 1972.

3. Жуковский, В.А. Полн. собр. соч. и писем: В 20 т. Т. 2 Стихотворения 1815 – 1852 гг. / Василий Жуковский. – М., 2000.

4. Кунильский, А.Е. Отражение творчества и личности В.А. Жуковского в романе Ф.М. Достоевского «Идиот» / А.Е. Кунильский // Вестник РГУ им. И. Канта. Сер. Филологические науки. – 2008. – Вып. 8. – С. 68 – 71.