Доклад «Образ Григория Мелехова в условиях революции и гражданской войны в романе М. Шолохова "Тихий Дон"»

План

Предпосылк и создания романа «Тихий Дон»

Образ личности в условиях революции и гражданской войны в романе М. Шолохова «Тихий Дон»

Историзм романа М. Шолохова «Тихий Дон»

Оценка образа Г. Мелехова в критической литературе

Трагический образ Г. Мелехова в исторических условиях

«Тихий Дон» М. Шолохова – роман-эпопея, раскрывающая судьбу народа и отдельной личности в период Первой мировой и гражданской войн и революции

Список испо льзованной литературы

Получивший мировое признание роман «Тихий Дон» – эпопея, и его типологические особенности свидетельствуют, что их предопределила «память жанра» и традиции русской классики – «Войны и мира» Л. Толстого.

Великая Октябрьская революция, потрясшая до основания весь строй старой жизни, стала определяющим фактором в формировании художника, временем его рождения. Детство на Дону, годы первой мировой войны в обстановке гимназической жизни Москвы, давшие новый запас впечатлений, остро пережитая кровавая схватка особенно ожесточенной на юге гражданской войны, непосредственное участие в необычайно сложной борьбе за становление советской власти в казачьих хуторах и станицах - все это не просто «долитературная биография» писателя Шолохова, а жизнь, прожитая с героями будущих книг. Здесь истоки творчества, его жизненная основа, определившая путь Шолохова к «Донским рассказам», а от них к «Тихому Дону» и «Поднятой целине».

Жизнь, быт героев «Тихого Дона» воспринимаются писателем как конкретное выражение жизни и быта различных социальных слоев русского народа накануне великих революционных событий. «Тихий Дон» не этнографическое описание быта и нравов «бывшего казачьего сословия», а художественное полотно о духовной жизни русского народа, о коренных психологических переменах революционного времени. «В мою задачу входит..., – писал Шолохов, – показать различные социальные слои населения на Дону за время двух войн и революции...» [13, т. 8, с. 101].

Вставала перед писателем и еще одна важная, по его словам, задача: «...проследить за трагической судьбой отдельных людей, попавших в мощный водоворот событий, происходивших в 1914-1921 годах» [13, т. 8, с. 103]. Шолохов, как видно, нс отрывал трагическую судьбу Григория Мелехова от других творческих задач, от эпической гемы народных судеб в революции.

Цель нашей работы - показать неоднозначность образа Григория Мелехова в обстоятельствах революции гражданской войны в романе М. Шолохова «Тихий Дон».

Действие «Тихого Дона» разворачивается в широких хронологических рамках: с мая 1912 по март 1922 г.г. Первая мировая война, забросившая казаков за тридевять земель от родного хутора, революционная ситуация в России, отозвавшаяся и в повседневной жизни хуторян, Февраль, а затем и Октябрь 1917, гражданская война, принявшая на юге особенно жестокие формы - таков общероссийский фон действия, основные события которого связаны с Доном.

Масштабное воссоздание эпохальных в жизни народа событий, глобальный охват исторического времени, подчинение им многочисленных сюжетных линий, раскрытие судеб не только главных героев, их семей, но и больших человеческих коллективов, групп (военных отрядов, повстанцев банды Фомина), значимость образующих «хоровое» (по определению Л.И. Киселевой [5]) начало массовых сцен и гак называемых второстепенных, подчас безымянных персонажей (а их более 700) определяют жанровое своеобразие шолоховского романа - полифонию голосов, несущих свою правду понимания мира [5, с. 72]. П. Палиевский заметил, что самые лучшие влиятельные книги о гражданской войне «выглядят в сравнении с Шолоховым только частями, голосами внутри его создания» [3, с. 173]. Л. Киселева, характеризуя «Тихий Дон» как произведение «большого стиля», как один из великих романов первой половины XX века, отмечает, что он создает вокруг себя огромное «силовое поле», куда вошли многие другие из признанных и возвращенных романов различных этапов и типов [5, с. 23].

Человек и история - одна из центральных проблем романа-эпопеи, и избранный автором жанр обязывал писателя к глубокому и всестороннему отражению эпохи не только в картинах, но и в документах, органично включенных в развитие сюжета. «Степным всепожирающим палом взбушевало восстание. Вокруг непокорных станиц сомкнулось стальное кольцо фронтов. Тень обреченности тавром лежала на людях», – писать гак о восстании на рубеже 20-30-х г.г. мог только писатель, обладающий огромным гражданским мужеством [13]. Советская власть даже сам факт восстания замалчивала, а его причины - еще с 1919 г. – объяснялись провокациями белых генералов, за которыми якобы пошли обманутые ими казаки.

Подлинно историческая, не искаженная в угоду официальным версиям основа романа свидетельствует о честной позиции автора, что вызвало активное противодействие проболыневистской критики. За Шолоховым прочно закрепилась репутация апологета кулачества и белого движения.

На деле Шолохов не был апологетом ни белых, ни красных. Роман свободен от давления политической идеи, и его автор вопреки некоторым современным трактовкам, как отмечают исследователи, не зависел от «императивов классовой идеологической предубежденности» [3]. Эпиграфом к такой трактовке романа можно поставить строку поэта - М. Волошина - «Молюсь за тех и за других», ибо события гражданской войны оцениваются в нем с общечеловеческих позиций. Это было сразу ясно для зарубежной критики. Как заметил авторитетный на Западе славист Э. Симмонс, «поведение и красных, и белых с их жестокостью, безобразием, обманом, а иногда и благородством описано честно... Шолохов был слишком большим художником, чтобы пожертвовать действительностью ради идеологических соображений» [3, с. 51].

Разумеется, мысль об общечеловеческом, а не узкоклассовом звучании романа потаенно жила в сознании истинных шолоховедов. П. Палиевский заметил, что если Солженицын так же понимает красных, как, скажем, Николай Островский белых, то Шолохов одинаково понимает и красных, и белых. В. Чалмаев [12], говоря, что если в других произведениях советской литературы герои «косят» белых как бы нечто чужое, не народное», то в «Тихом Доне» смерть любого героя, скажем, есаула Калмыкова (или самоубийство Каледина) - убывание народа, умаление и уничтожение России. Необходимо также отметить, что образ большевика в «Тихом Доне» далек от канона положительного героя, будь то Штокман, принимающий участие в расстрелах без суда и следствия, или Подтелков, которому власть хмелем ударяет в голову.

Негативное авторское отношение к сценам насилия и жестокости проявляется в «нейтральности» авторской интонации.

Объективное отношение и к красным, и к восставшим казакам Шолохов выражает устами деда Гришаки [12]. Мелехова старик урезонивает словами, что по божьему указанию все вершится, а всякая власть от Бога: «Хучь она и анчихрисгова, а все одно Богом данная... Поднявший меч бранный от меча да погибнет» [13].

Оценка происходящего с общечеловеческих позиций проявляется в романе не только в объективном отношении к противоборствующим лагерям, но и в рассмотрении отдельного человека в его «текучести», непостоянстве душевного облика. Шолохов раскрывает человеческое в человеке, казалось бы, дошедшего в своей моральной опустошенности до последней черты. В критике обращается внимание на то, что у писателя порой проявляется не близкая ему традиция Достоевского: бесконечен человек и в добре, и в зле, даже если речь идет не о борьбе этих двух начал, а о некой их примиренности. Ужасен сподвижник Фомина Чумаков, бесстрастно повествующий о своих «подвигах»: «А крови-то чужой пролили - счету нету... И зачали рубить всех подряд (кто служил советской власти) и учителей, и разных гам фельдшеров, и агрономов. Черт-те кого только не рубили!» [13] (Историческая правда жизни проявилась в том, что в романе показано, что большевики в большой мере опирались на людей, тяготеющих к анархизму и преступлениям: ведь банда Фомина имела своим истоком Красную армию). Но и у Чумакова проявилось подлинное сострадание к умирающему Стерлядникову, когда, сгорая в антоновом огне, тот просит скорее предать его смерти [3]. Выхваченная из жизни сцена, как отмечает В. Чалмаев, поднята Шолоховым на предельную высоту гуманистического звучания. Это заметно и в авторской интонации, с какой описано ожидание смерти бандитом, причастным к большой крови: «Только опаленные солнцем ресницы его вздрагивали, словно от ветра, да тихо шевелились пальцы левой руки, пытавшиеся зачем-то застегнуть на груди обломанную пуговицу гимнастерки» [13]. Это чувствуется и по реакции

Григория: «Выстрела он ждал с таким чувством, как будто ему самому должны были всадить пулю между лопатками... Выстрела ждал, и сердце отсчитывало каждую секунду, но когда сзади резко, отрывисто громыхнуло – у него подкосились ноги... Часа два они ехали молча» [13].

Шолоховский герой может быть всяким, но идущая от Достоевского тенденция «найти в человеке человека» превалирует в романе, где нет резкого разграничения героев на положительных и отрицательных. Михаила Кошевого относили то к тем, то к другим. Да, Кошевой - не Григорий, который после убийства матросов бьется в припадке: «Нет мне прощения...» (Кошевой не только оттолкнул Григория, усугубив трагизм его положения, на его счету такие сцены убийств, погромов и поджогов [13], которые не могут вызвать к нему симпатии ни у автора, ни у читателей. Они поданы, как правило, в бесстрастной манере, но однажды автор поднимается до патетики, ибо герой воспринимается как безумец: «Рубил безжалостно! И не только рубил, но и «красного кочета» пускал под крыши куреней в брошенных повстанцами хуторах. А когда, ломая плетни горящих базов, на проулки с ревом выбегали обезумевшие от страха быки и коровы, Мишка в упор расстреливал их из винтовки» [13].

Общечеловеческий смысл романа достигает кульминации в скорбном, хватающем за сердце параллелизме:

«Молодые, лет по шестнадцати-семнадцати парнишки, только что призванные в повстанческие ряды, шагают по теплому песку, скинув сапоги и чиричонки. Им неведомо от чего радостно... Им война – в новинку, вроде ребячьей игры...» И вот щелкнутое красноармейской пулей «лежит этакое большое дитя с мальчишески крупными руками, с оттопыренными ушами и зачатком кадыка на тонкой невозмужалой шее. Отвезут его на родной хутор схоронить на могилах, где его деды и прадеды истлели, встретит его мать, всплеснув руками и долго будет голосить по мертвому, рвать из седой головы космы волос. А потом, когда похоронят и засохнет глина на могилке, станет,состарившаяся, пригнутая к земле материнским неусыпным горем, ходить в церковь, поминать своего «убиенного» Ванюшку либо Семушку (...)

И где-либо в Московской или Вятской губернии, в каком-нибудь селе великой Советской России мать красноармейца, получив извещение о том, что сын «погиб в борьбе с белогвардейщиной за освобождение трудового народа от ига помещиков и капиталистов...», запричитает, заплачет... Горючей тоской оденется материнское сердце, слезами изойдут тусклые глаза, и каждодневно, всегда, до смерти будет вспоминать того, которого некогда носила в утробе, родила в крови и бабьих муках, который пал от вражьей руки где-то в безвестной Донщине» [13].

Во времена, когда история перекраивается, «летят головы и миры», по выражению Марины Цветаевой, невозможно строить жизнь по традиции. Приходится искать новые точки опоры, пересматривать взгляды, думать над тем, где же истина. Поиск правды — удел немногих, такие люди не могут плыть но течению. Они должны самостоятельно сделать выбор. Их жизнь тяжелее, а судьба безысходнее, чем у остальных. Трактовка событий гражданской войны с общечеловеческих позиций обусловила неповторимое своеобразие образа Григория Мелехова, не поддававшегося узкоклассовым меркам литературоведов. Образ Григория интерпретировался и как образ середняка, искавшего третьего пути в революции (концепция исторического заблуждения), как человека, утратившего связь с народом - «отщепенца», и как казачьего сепаратиста. Вопреки ставшей общепринятой концепции «отщепенства» Григория с середины 60-х годов стала складываться новая интерпретация образа Мелехова (работы И. Ермакова, Ф. Бирюкова, А. Бритикова, А. Минаковой и др.). Но прежде чем подойти к ее рассмотрению, следует подчеркнуть, что социально-этические аспекты образа воздействуют на читателя в силу его высокой художественности, глубокого проникновения во внутренний мир незаурядной личности. Г. Шенгели справедливо задавался вопросами, чем интересен образ Григория Мелехова: тем, что показан «казак- середняк в обстановке гражданской войны?», его брат Петр такой же казак- середняк, но они абсолютно не похожи; «человек, не нашедший пути»? Тогда почему нам интересно, как он удит рыбу и любит Аксинью? Не вернее ли просто: человек с богатой внутренней жизнью - «этим и интересен» [3, с. 54].

Каждый читатель находит в сюжетной линии Григория эпизоды и картины особенно ему, читателю, близкие: захватившее Григория чувство отцовства, когда он берет на руки детей... «Целуя их поочередно, улыбаясь, долго слушал веселое щебетанье. Как пахнут волосы у этих детишек! Солнцем, травою, теплой подушкой и еще чем-то бесконечно родным. И сами они – эта плоть от плоти его, - как крохотные степные птицы... Глаза Григория застилала туманная дымка слез...» [13]. Волнует неистовая любовь Григория к труду земледельца, его привязанность к земле, когда даже от мысли о пахоте теплело на душе, «хотелось убирать скотину: метать сено, дышать увядшим запахом донника, пырея, пряным душком навоза» [13]. Прекрасна верность старой дружбе, преодолевшая социальное противостояние: когда Григорий узнает об аресте Кошевого и Котлярова, он, бросив свою дивизию, мчится, загоняя коня, на выручку и тяжело переживает, что не успел. И как не разделить отчаяние человека, навсегда потерявшего свою единственную любовь, увидевшего над ее могилой «ослепительно черный диск солнца».

Все это читатель не просто знает, как знает, быть может, и почти аналогичные житейские ситуации: он все это видит, слышит, осязает, сопереживает благодаря могучему таланту Шолохова, благодаря высокому мастерству словесно-художественного воплощения общечеловечески значимых ситуаций.

Потрясающая сила образа Григория Мелехова в том, что общечеловеческие мотивы поведения и поступки героя неотрывны от конкретной исторической реальности гражданской войны на Дону. Григорий – правдоискатель в самом высоком, завещанном русской классикой смысле, и при этом образ человека из народа в эпоху великого разлома истории, ставшего «на грани двух начал, отрицая оба их» [12]. Писатель показывает нравственные императивы выбора пути: «Неправильный у жизни ход, и, может, и я в этом виноватый», – раздумывает Григорий, – и, главное, невозможность выбора.

Вспоминая старую сказку, Григорий говорит, что и перед ним – «три дороги, и ни одной нету путевой... Деваться некуда» [13]. Его трагедия в осознании необходимости гражданского мира и единения народа «без красных и белых» и практической невозможности этого. Григорий понимает, что близкие ему люди: Мишка Кошевой и Котляров «тоже казаки, а насквозь красные. Тянуло к большевикам - шел, других вел за собой, а потом брало раздумье, холодел сердцем». Не только жестокость красного террора, нежелание властей понять специфику казачества оттолкнуло его от большевиков, но и прозрение: «Комиссара видал, весь в кожу залез, и штаны, и тужурка, а другому и на ботики кожи не хватает, – говорит Григорий. – Да ить это год ихней власти прошел, а укоренятся они – куда равенство денется?» [13]. Отсюда и метания между враждебными станами, необходимость убивать недавних союзников и муки совести.

Мелехов завидует Кошевому и Листницкому: «Им с самого начала все было ясное, а мне и до се все неясное. У них, у обоих свои, прямые дороги, свои концы, а я с семнадцатого года хожу по вилюткам, как пьяный качаюсь» [13]. Но он понимает и узость позиций каждого из героев-антиподов, не находя нравственной правды ни на той, ни на другой стороне в ее борьбе за власть. Не находит он ее даже в среде повстанцев (сцена, когда Григорий выпускает из тюрьмы иногородних заложников).

Кстати, как отмечают критики, трудно согласиться с нередко встречающимися утверждениями, что Григорий только человек действия, что ему чужда рефлексия. Другое дело, что она не облекается в формы, знакомые нам по образу, например, Андрея Болконского, она предопределена чисто народным миросозерцанием, но от этого не становится менее впечатляющей. В своих духовных поисках Григорий выступает как alter ego автора, выражая его тревоги и его прозрения. Вот почему авторские отступления в романе: «Степь родимая! Горький ветер, оседающий на гривах косячных маток и жеребцов. На сухом конском храпе от ветра солоно, и конь, вдыхая горько-соленый запах, жует шелковистыми губами и ржет, чувствуя на них привкус ветра и солнца. Родимая степь под низким донским небом! Вилюжины балок, суходолов, красноглинистых яров, ковыльный простор с затравевшим гнездоватым следом конского копыта, курганы в мудром молчании, берегущие зарытую казачью славу.. Низко кланяюсь и по-сыновьи целую твою пресную землю, донская, казачьей, не ржавеющей кровью политая степь», - выдержаны в стилевой тональности страниц о Григории Мелехове, соединяя общечеловеческую позицию автора с правдоискательством героя [Цит. по: 3].

Как уже было подмечено критиками [3], сознание Григория является смысловым ключом ко всем уровням текста. В конечном счете, трагедия Мелехова - это не только трагедия одиночки-правдоискателя, но и трагедия казачества (и шире - всего народа), попавшего под пресс складывающегося тоталитарного режима. Вот почему Григорий Мелехов, оставшийся на родине, оказался сопричастным трагической сцене прощания казаков, которых ждала эмиграция, с родной землей. Шедший в Новороссийск обоз, в котором находился еще не оправившийся от болезни Григорий, обогнала темной ночью казачья конница: «И вдруг впереди, над притихшей степью, как птица взлетел мужественный грубоватый голос запевалы:

Ой, как на речке было, братцы, на Камышинке,

На славных степях, на саратовских..

И многие сотни голосов мощно подняли старинную казачью песню, и выше всех всплеснулся изумительной силы и красоты тенор подголоска. Покрывая стихающие басы, еще трепетал где-то в темноте звенящий, хватающий за сердце тенор, а запевала уже выводил:

Там жили, проживали казаки - люди вольные,

Все донские, гребенские да яицкие...

Словно что-то оборвалось внутри Григория... Внезапно нахлынувшие рыдания потрясли его тело, спазма перехватила горло. Глотая слезы, он жадно ждал, когда запевала начнет, и беззвучно шептал вслед за ним знакомые с отроческих лет слова:

Атаман у них - Ермак, сын Тимофеевич,

Есаул у них - Асташка, сын Лаврентьевич...

Как только зазвучала песня, - разом смолкли голоса разговаривавших на повозках казаков, утихли понукания, и тысячный обоз двигался в глубоком, чутком молчании; лишь стук колес да чавканье месящих грязь конских копыт слышались в те минуты, когда запевала, старательно выговаривая, выводил начальные слова. Над черной степью жила и властвовала одна старая, пережившая века песня.

... Полк прошел. Песенники, обогнав обоз, уехали далеко. Но еще долго в очарованном молчании двигался обоз, и на повозках не слышалось ни говора, ни окрика на уставших лошадей, а из темноты издалека плыла, ширилась просторная, как Дон в половодье, песня:

Они думали все думушку единую...

Уж и песенников не стало слышно, а подголосок звенел, падал и снова взлетал. За ним следили все с тем же напряженным и мрачным молчанием» [13].

Реквием по казачеству - так можно назвать эти скорбно-величавые страницы романа. Так поставлена последняя точка в истории казачьего Дона. Кто ушел в эмиграцию, кто остался, как Григорий, возмущенный безразличным и даже враждебным отношением к казакам эмигрирующих деникинцев. Оставшимся не было иной дороги, кроме как перейти на сторону красных в надежде, как говорит Григорий, что «всех не перебьют», но и его сомнения и тревогу выдают (спустя некоторое время) его «дрожащие руки». В унисон этому настроению звучит и обращенный к Григорию вопрос Ермакова: «Давай за нашу погибель выпьем?», вопрос, который вспомнит читатель, прощаясь с Григорием в финале романа. На пороге отчего дома, ждала героя его последняя надежда: «... Вот и сбылось то немногое, о чем бессонными ночами мечтал Григорий. Он стоял у ворот родного дома, держал на руках сына... Это было все, что осталось у него в жизни, что пока роднило его с землей и со всем этим огромным, сияющим под холодным солнцем миром» [13].

И хотя в «Тихом Доне» нет картин последующих репрессий (это лишь намечается в активности Кошевого и деятельности Вешенского политбюро), неопределенность - открытость - финала убеждает в предопределенности трагической судьбы героя. Еще в пору работы Шолохова над романом предпринимались попытки заставить писателя сделать Григория «нашим». После выхода заключительной части в свет эмигрант Р. Иванов-Разумник так откликнулся на ее финал: «Я очень уважаю автора-коммуниста за то, что он в конце романа отказался от мысли, предписываемой ему из Кремля, сделать своего героя, Григория Мелехова, благоденствующим председателем колхоза»[7].

Итак, «Тихий Дон» М. Шолохова — роман-эпопея, раскрывающая судьбу народа в период Первой мировой и гражданской войн и революции. Российская действительность предоставила в распоряжение автора такого рода конфликты, которых еще не знало человечество. Старый мир до основания разрушен революцией, ему на смену идет новая социальная система. Все это и обусловило качественно новое решение таких «вечных» вопросов, как человек и история, война и мир, личность и народ. Последняя проблема для данного произведения особенно актуальна.

«Тихий Дон» — роман о судьбах народа в переломную эпоху. М. Шолохов правдиво выразил взгляд на революцию не с одной стороны, как эго было в большинстве книг того времени, а с обеих: горечь трагедии, мысли и чувства общенародные, общечеловеческие. Драматические судьбы основных действующих лиц, жестокие уроки судьбы Григория Мелехова, главного героя романа, а также Аксиньи, Натальи складываются у М. Шолохова в единство жизненной правды народа на историческом переломе.

Действие в романе развивается в двух планах — историческом и бытовом, личном. Но оба эти плана даны в неразрывном единстве.

Патриархальная идиллия мелеховской юности разрушается в плане личном — его любовью к Аксинье, в плане социальном — столкновением Григория с жестокими противоречиями исторической действительности. Органична и развязка романа. В плане личном — это смерть Аксиньи. В плане социальноисторическом — это разгром белоказачьего движения и окончательное торжество советской власти на Дону.

Но к Григорию Мелехову нельзя подходить однозначно. Нельзя не заметить, что он впитал в себя целый ряд народных традиций: тут и кодекс воинской чести, и напряженный крестьянский труд, и удальство в народных игрищах и гуляньях, и приобщение к богатому казачьему фольклору. Из поколения в поколение воспитываемые смелость и отвага, благородство и великодушие по отношению к поверженным, презрение к малодушию и трусости определили поведение Григория Мелехова во всех жизненных обстоятельствах.

Шолохов сам говорил, что в «Тихом Доне» он запечатлел «те колоссальные сдвиги в быту, жизни и человеческой психологии, которые произошли в результате войны и революции» [13, т. 8, с. 103].

Социальная и экзистенциальная проблематика романа, выраженная посредством психологического анализа внутреннего мира героя такого масштаба, как Мелехов, делает произведение Шолохова крупнейшим явлением в реализме XX века. Образ Григория - это подлинно художественное открытие Шолохова, и если других героев, чем-то похожих на Штокмана и Бунчука, на Кошевого, на белого офицера Евгения Листницкого и т.д., можно встретить в других произведениях о революции - в «Разгроме», в «Белой гвардии», и в романах Петра Краснова, то образ Григория стал вечным образом, наряду с другими творениями величайших мастеров мировой литературы.

Список использованной литературы

1. Бирюков Ф. Художественные открытия Михаила Шолохова.- М., 1980.

2. Гура В. Как создавался «Тихий Дон»: Творческая история романа Шолохова.- М., 1980.

3. Егорова Л.ГТ, Чекалов П.К. Историческая основа романа «Тихий Дон» М. Шолохова. // Вопросы литературы. - 1998. - № 9.

4. Ермаков И.И. Григорий Мелехов как трагический характер.- Ученые записки Горьковского пединститута.- Вып. 67. - Горький, 1969.

5. Киселева Л.Ф. Мотивы жизни и смерти в «Тихом Доне» М. Шолохова// Вечные темы и образы в советской литературе.- Грозный, 1989.

6. Корягин С. «Тихий Дон»: «Черные пятна». Как уродовали историю казачества. - М.: Яуза, Эксмо, 2006. - 512 с.

7. Кузнецов Ф. Ф. «Тихий Дон»: судьба и правда великого романа. - М.: ИМЛИ РАН, 2005.- 864 с.

8. Минакова А. О художественной структуре эпоса М. Шолохова// Проблемы творчества М. Шолохова.- М., 1984.

9. Минакова А.М. Об одном аспекте философии истории в эпопее М.А.Шолохова «Тихий Дон» // Проблемы традиций в отечественной литературе.- Н. Новгород, 1996.

10. Полтавцева Н.Г. Естественное и социальное в романе М. Шолохова «Тихий Дон»// Проблемы творчества М.Шолохова.- М., 1984.

11. Семанов С.Н. В мире «Тихого Дона».- М., 1987.

12. Чалмаев В. Открытый мир Шолохова: «Тихий Дон» - не востребованные идеи и образы // Москва. - 1990. - № 11.

13. Шолохов М. Собрание сочинений в 8-ми гт. - М., 1955-1960.