Родительское собрание «Жизнь — это долг. Исполните его!» (6 класс)

Жизнь – это долг. Исполните его!

Цели: привлечь внимание родителей к необходимости воспитания у подростка чувства ответственности перед собой, перед родителями, перед обществом; к важности формирования и осознания понятия «долг»; создать комфортную среду для конструктивного разговора; способствовать взаимопониманию двух поколений: отцов и детей.

Ход собрания

I. Организационный момент. Постановка проблемы и целей собрания.

II. Основная часть собрания.

Учитель. Сегодня у нас необычное собрание. Я пригласила не только родителей, но и детей.

Почему? Отвечу словами В. А. Сухомлинского: «Человека надо учить всему заблаговременно. Трудиться по-настоящему он начинает лет с восемнадцати, а учат трудиться его начиная с того времени, как он сделал первый шаг... Подростка учат многому: обрабатывать землю и выращивать хлеб, управлять трактором и работать на токарном станке, но как воспитывать детей – этому никто и не думает учить. А это самое главное».

Наше собрание предлагаю провести в режиме «свободного микрофона». Право высказаться есть у каждого присутствующего здесь, а у меня есть тема и вопросы, которые обозначат русло разговора.

Итак: «Жизнь – это долг...»

Что такое долг?

Толковый словарь С. И. Ожегова дает очень краткую формулировку: «Долг – то же, что обязанности».

Человек должен. Вся сущность нашей жизни заключается в том, что мы обязаны, должны. Иначе жить было бы невозможно. Но человеку нужно выработать правильное отношение к выполнению своих обязанностей. Если человек освобождает себя от долженствования (то есть исполнения долга), он становится сначала мелким самолюбивым существом, потом – подлецом, потом – предателем.

Какие же обязанности есть у человека? Кому и что он должен?

1. Долг перед родителями.

Ребята, мне хочется прочитать вам совет-напутствие В. А. Сухомлинского.

Будьте хорошими детьми своих отцов и матерей. Три несчастья есть у человека: смерть, старость и плохие дети, – говорит народная мудрость. Старость – неотвратима, смерть – неумолима; перед этими несчастьями никто не может закрыть дверь своего дома. А от плохих детей дом можно уберечь, как и от огня. И это зависит не только от родителей твоих, но и от вас самих – детей.

Что значит быть хорошим сыном, хорошей дочерью? Это значит – приносить в дом только мир и покой, радость и счастье. Не приносить тревог, огорчений, обид, позора семье.

Хорошие дети – спокойная старость, плохие дети – старость превращается в ад... Помните: как вы, дети, относитесь к своим отцу, матери, так и ваши дети будут относиться к вам, когда вы станете отцами и матерями... До конца дней своих человек должен оставаться сыном. Чем больше его ответственность за собственных детей, тем выше его сыновний долг, даже тогда, когда уже нет в живых его матери и отца.

Умей чувствовать тончайшие душевные движения матери и отца. Их болезнь – твое горе. Их неудачи и неприятности на работе – твоя беда... Если в семье горе, несчастье, неприятность – твоя ответственность за благополучие семьи возрастает во сто крат. Только упорным трудом ты можешь облегчить труд своих родителей. Этот твой труд – самое сложное человеческое дело. Он – труд души. Несчастье, горе, беда матери и отца преодолеваются часто уже тем, что и как ты думаешь. Умей думать хорошо. Умей быть добрым в мыслях и чувствах.

Береги здоровье родителей. Помни, что раннюю старость и болезнь твоей матери и отцу приносят не столько труд и усталость, сколько сердечные волнения, переживания, огорчения, обиды. Больше всего уязвляет сердце отца и матери сыновняя неблагодарность, равнодушие сына, дочери...

Учитель. Труд души... Это непростое занятие, но без него вряд ли удастся услышать друг друга в этом мире. Внимательны ли вы, подростки, к своим родителям? Знаете ли, чем живут они, о чем тревожатся? Когда в последний раз вы взяли мамину ладошку в свою руку, чтобы усадить ее отдохнуть, а сами взялись за мытье посуды?

Мелочи? Пустяки? Но именно из них строится большое чувство уважения, ответственности, долга.

Попробуйте ответить на мои вопросы, и вам станет ясно, какие вы сын и дочь.

(Учащимся задают вопросы. Желающие могут ответить, а присутствующие родители подтвердят правильность ответов.)

– День рождения мамы (папы).

– Любимый цветок мамы.

– Любимое блюдо папы.

– Любимый мамин фильм (книга, песня, актер).

– Футбольная (какая-либо другая) команда, за которую болеет ваш отец.

– Самая главная дата на календаре для ваших родителей. Почему?

– Мамина (папина) мечта.

– Мамины (папины) слабости: чего боятся? О чем обычно беспокоятся? С какими привычками борются?

Учитель. Труд души требуется не только от детей, но и от родителей. Воспитать хорошего сына и дочь – сложная педагогическая задача. Сухомлинский, обращаясь к родителям, говорил: «Рождение – это еще не создание. Человеческое творчество начинается с того, что вы вкладываете в рожденного вами человека свой ум, волю, красоту. С первого же крика вашего ребенка вы встретитесь с его желаниями. Помните древнюю мудрость: если хочешь погубить человека, дай ему все, что он пожелает. Мудро властвовать над желаниями – вот в чем материнская и отцовская мудрость... Ты будешь смотреть на своего ребенка как на единственное в мире, неповторимое чудо. Ты готов будешь отдать ему все, лишь бы сыну твоему было хорошо. Но не забывай, что он должен быть прежде всего человеком. А в человеке самое главное – чувство долга перед теми, кто делает тебе добро. За добро, которое ты будешь давать ребенку, он переживет чувство признательности, благодарности лишь тогда, когда он сам будет делать добро для тебя...» Как же воспитать человека, который станет опорой и защитой для постаревших родителей? Нет рецепта... Думайте, присматривайтесь, набирайтесь мудрости у мудрых... (См. Приложение 1.)

2. Долг перед детьми.

Учитель. Сегодня в нашем разговоре участвуют взрослые люди, а потому и вопросы обсуждаются очень взрослые. От того, кто воспитывает ребенка, по каким правилам живет его семья, зависит и то, по каким принципам он будет строить свою собственную жизнь. Не следует оспаривать библейские истины: «Собирают ли с терновника виноград или с репейника смоквы? Так всякое дерево доброе приносит и плоды добрые, а худое дерево приносит и плоды худые».

Если родители далеки от понимания своего родительского долга, то они очень многого лишают своих детей. Вместо цифр и сведений о количестве брошенных детей и родителей, отданных в дома престарелых – это крайние проявления человеческой безответственности и пренебрежения своими обязанностями.

В мире есть много семей, на первый взгляд, совершенно благополучных, но жизнь в них не отягощена никакими обязательствами друг перед другом. Мне хочется прочитать вам историю женщины, выросшей в такой семье. (См. Приложение 2.)

Учитель. В мелодии, которая создается близкими людьми, каждый звук должен быть чистым. Не испортить ее фальшивыми и грубыми нотами – долг каждого человека, и взрослого (родителя), и юного (ребенка).

3. Долг перед обществом, перед страной.

Учитель. Как добиться, чтобы золотые крупинки радости, которые вы дарите своим детям, превращались в золотые россыпи для других людей? Сухомлинский утверждал: «Ребенок должен понять, что есть три вещи: «можно», «нельзя» и «надо». Большую, иногда роковую ошибку допускают те матери и отцы, которые... не умеют правильно чередовать эти три блюда: можно, нельзя и надо. Лет до 12, иногда до 13–14, а бывает и до 15–16 кормят одним блюдом: «можно». Ребенку, а потом и подростку все дозволено. Ему вдалбливается мысль, что он – чуть ли не центр Вселенной, вокруг него все вращается. Потом, когда вдруг оказывается, что ребенок, как говорят в народе, сел на шею родителям, мать и отец в пожарном порядке меняют блюдо: «нельзя»! Вдруг перед маленьким человеком открывается совершенно новая, не известная ему доселе сторона окружающего мира: это запрещается, это не разрешается...».

Наша жизнь очень переменилась за последние десятилетия. Немногие современные подростки знают популярную некогда фразу о том, что «жизнь дается один раз и прожить ее надо так, чтобы не было мучительно больно...». Еще реже – те, кто прочитал у Горького: «Да здравствует человек, который не умеет жалеть себя! Есть только две формы жизни: гниение и горение. Трусливые и жадные изберут первую, мужественные и щедрые – вторую; каждому, кто любит красоту, ясно, где величественное». С патриотическим воспитанием нынешних подростков, безусловно, есть проблемы. По результатам опроса («Фонтанка.ру», 06.04.2005), проведенного в 2001 году, пять процентов молодых людей считают Гитлера одним из самых выдающихся людей прошлого века. В то же время 82 процента не смогли назвать ни одного героя нашего времени, а 37 процентов заявили, что героев нет вообще. Патриотизм стал для молодых людей какой-то абстрактной ценностью: по результатам исследования о том, что такое долг и честь, помнят лишь курсанты военных училищ. Для них эта ценность идет под номером два – после семьи. Далее идут материальное благополучие, карьера и духовное развитие. Иначе выстроена шкала ценностей у студентов. Чаще всего она выглядит так: семья, карьера, материальное благополучие, духовное развитие, долг и честь. Психологи замечают, что в последнее время личные ценности стали для молодых людей гораздо важнее общественных, которые отошли на второй и на третий планы. Многое упущено... Но современные подростки – не только скинхеды и «отморозки в поисках ледяной свежести». У нас растет замечательная молодежь: смелая, открытая, дерзкая. Нужно только помочь найти место этим качествам, подсказать, куда, на что их можно употребить. Нужно не мешать делать им свой выбор (может, порой, безрассудный и невыгодный с точки зрения обывателя).

Сегодня, когда мы говорим о долге, мне хочется напомнить знающим и рассказать не знающим легенду о манкурте, приведенную Чингизом Айтматовым в романе «Буранный полустанок» (Приложение 4).

Радуйтесь тому, что обладаете памятью. Живите по велению совести, мои дорогие собеседники. Думаю, лучше всего об этом сказал Д. С. Лихачев. Давайте прислушаемся к человеку, который очень хорошо знал, что такое долг.

«Самое хорошее поведение то, которое определяется не внешними рекомендациями, а душевной необходимостью. Душевная же необходимость – она, пожалуй, особенно хороша, когда безотчетна. Поступать надо правильно не думая, не размышляя долго. Безотчетная душевная потребность поступать хорошо, делать людям добро – самое ценное в человеке. Но душевная потребность эта не всегда присуща человеку от рождения. Она воспитывается в человеке и воспитывается в основном им же самим – его решимостью жить по правде, по-доброму.

Мы учимся ездить на велосипеде и сперва следуем определенным несложным советам друзей: поворачивать руль в ту сторону, в которую падаешь. А вскоре ездим, не думая уже ни о каких правилах, и ездим хорошо и свободно всю жизнь... Жить гораздо сложнее, чем ездить на велосипеде... Научитесь, не задумываясь, сразу находить правильные решения. Жить будет легко... Стремитесь ходить путями добра так же просто и безотчетно, как вы ходите вообще. Тропинки и дороги нашего прекрасного сада, который зовется окружающим миром, так легки, так удобны, встречи на них так интересны, если только исходные данные выбраны вами правильно... Стремитесь, чтобы не оступиться, чтобы все решения шли прямо от сердца».

4. Долг перед собой.

Учитель. Человек живет в обществе и соблюдает обязательства перед ним. Но у каждого человека есть долг и перед самим собой. Он заключается в том, чтобы быть счастливым.

Когда человек маленький, он радуется, что родители ведут его за руку. Под их защитой он чувствует себя превосходно. Но по мере взросления его стесняет покровительство отца, матери, воспитателя. Взрослеющему ребенку хочется быть самостоятельным, независимым. Ему хочется выражать свою собственную сущность. И пусть вам, родители, порой кажутся напрасными и никому не нужными его усилия, не мешайте взрослеющему человеку «спасать свою звезду» (см. Приложение 3).

Человек обязательно должен реализоваться в жизни. В произведении Г. Ибсена «Пер Гюнт» есть эпизод, когда главный герой (его зовут Пер Гюнт) вдруг осознает всю нереализованность своей жизни. Об этом ему кричат «клубки», которые должны были быть его мыслями:

О если б были

Мы твои мысли!

Дал бы нам крылья –

Знали б мы выси...

Люди бы с нами

Двинулись в дали.

Зря под ногами

Мы б не мешали!

О нереализованности – шелест в воздухе:

Мы песни – ты нас

Не пел во все горло,

Но тысячу раз

Глушил нас упорно.

О нереализованности герою шепчут сломанные соломинки:

Твои начинанья –

Мы тщетными были!

Нас колебанья

Твои погубили!

Многие не осознают этой трагедии нереализованности. Они даже ищут разумное объяснение этой бедной и бледной жизни, совсем как вяленая вобла из сказки М. Е. Салтыкова-Щедрина: «Как это хорошо, что со мной эту процедуру проделали! Теперь у меня нет ни лишних мыслей, ни лишних чувств, ни лишней совести – ничего у меня не будет! Все у меня лишнее выветрили, вычистили и вывялили, и буду я свою линию полегоньку да потихоньку вести...» Многие люди считают, что жизнь вяленой воблы нормальна. Но разве вы, родители, и вы, взрослеющие дети, ищущие свою дорогу, – хотите так жить?

Мне кажется, вы совсем не такие. Вы обязательно должны быть счастливы в яркой, насыщенной и полноценной жизни! Пусть будут поединки с судьбой, пусть будут испытания, но вы всегда можете сказать:

Иду туда, где мне приятно;

Тому внимаю, что понятно;

Вещаю то, что мыслю я;

Могу любить и быть любимым;

Творю добро, могу быть чтимым;

Закон мой – воля есть моя...

А. Радищев

III. Заключительная часть.

Учитель. Завершая наш разговор, я хочу пожелать вам быть счастливыми. А чтобы это случилось, не забывайте о том, что «счастья достигает тот, кто стремится сделать счастливыми других, и способен хоть на время забыть о своих интересах, о себе». (Д. С. Лихачев.)

Шагая по своей дороге, выбирая пути доброты, помните: жизнь – это долг. Исполните его.

P. S. А на память о нашем сегодняшнем разговоре (мне кажется, что это самый важный разговор), я хочу каждому из вас оставить рассказ О’Генри «Последний лист». Он – тоже о долге...

Поразмышляйте вместе.

(Каждому участнику собрания учитель раздает лист с текстом рассказа.) (См. Приложение 5.)

 

ПРИЛОЖЕНИЯ

Приложение 1

Старинная абхазская легенда

У орла было три птенца. Однажды отцу семейства пришлось искать другое гнездо. Но путь осложняла огромная пропасть, которую малыши были не в силах преодолеть. Орел взял первого птенца в цепкие когти и полетел с ним через пропасть.

– Кого ты будешь кормить, когда станешь взрослым? – спросил он орленка.

–Тебя, отец, – ответил сын.

Отец разжал когти и бросил ношу в пропасть.

– Кого ты будешь кормить, когда станешь взрослой птицей? – спросил орел второго птенца.

– Тебя, отец! – последовал ответ.

И этого птенца орел бросил в бездну.

– О ком ты будешь заботиться, когда станешь взрослым? – обратилась мудрая птица к третьему сыну.

– Я буду кормить свою семью, – ответил желторотый орленок.

Это был правильный и честный ответ. Отец донес сына до безопасного места.

Приложение 2

Сломанный смычок

Душа ребенка сродни скрипке.

Как к ней прикоснешься,

так она и зазвучит.

...Шумный рынок – не самое любимое место Елены. Она давно уже привыкла делать покупки в дорогих магазинах и бутиках. Рынок же остался далеко-далеко позади, совсем в другой жизни. Только вот ее мальчишки-близняшки очень любят походы сюда. А сегодня вроде бы и повод есть: сыновья в этом году станут первоклашками. Поэтому все вместе и толкаются они на рынке в поисках необходимых школьникам вещей.

...Сейчас у Лены в жизни есть все, о чем только можно мечтать. И у ее мальчишек тоже будет все... Может быть, она не совсем правильно их воспитывает, но у них все будет гораздо лучше, чем у нее с ее собственной матерью...

Мальчишки весело щебетали рядом, а Лена все пыталась преодолеть в себе страх перед этим людским потоком. Когда-то, совсем юной девочкой, впервые приехав в Москву, она стояла на площади «трех вокзалов» и ощущала себя крошечной песчинкой в огромном неприветливом мире. Сотни людей находились рядом, но ей казалось, что она окружена пустыней... Так начиналась ее взрослая жизнь.

За плечами остались школа и неудачная попытка поступить в институт, поиски работы и бесконечные ссоры с матерью, которая всегда улыбалась при случайных коротких встречах, но раздражалась от длительного общения с дочерью.

...Сейчас Лена не винила ее. Повзрослев, она поняла, что была для своей матери неприятным напоминанием о неудачном браке и, что более важно, – препятствием для устройства личной жизни. Девочка, смышленая и чувствительная, в отношениях с матерью решила быть незаметной и ненавязчивой. Мать же, по достоинству оценив поведение дочери, не замедлила отправить ее в круглосуточный детский сад.

Детство Лены прошло в обществе таких же несчастных (потому что не слишком нужных) детей, с понедельника по пятницу живущих ожиданием выходных. На всех детских рисунках Лена обязательно рисовала маму, такую любимую, но слишком далекую, поэтому до нее никак нельзя было дотронуться-дотянуться... И только детские ручонки тянулись на неумелом рисунке к какой-то сказочной принцессе в дальнем уголке листа бумаги.

Школьные годы не принесли девочке ни теплоты, ни ощущения нужности в своей семье. Мама вновь вышла замуж, но видно отвыкла от дочери и все никак не могла найти дорожку к ее сердцу. Красивые платьица и заколочки в этом деле были далеко не главным средством, но ничего другого мама девочки придумать не сумела. Трещинка между самыми родными на свете людьми совсем не затянулась...

К решению дочери уехать в Москву мать отнеслась более чем спокойно. Лейтмотивом ее напутственной речи стали слова о том, что на нее «рассчитывать не стоит», «устраивайся в жизни сама»... Денег, конечно, никто не предложил (хотя в доме был достаток); правда, мама пожертвовала предназначенный для продажи пуховый платок – в их казачьих краях это была весьма популярная валюта...

С этим платком в полупустой сумке и стояла юная покорительница Москвы на площади «трех вокзалов»... Много всякого было потом. Разными способами пыталась она зацепиться за московскую землю, найти себе уголок, где можно было бы пустить несмелые корешки... Работала, училась, снова работала – но никак не могла подняться с той стартовой своей ступеньки... Однажды, сворачивая на полу матрас (единственный предмет мебели в ее комнате), она подумала, что ничего уже не получится... Мелькнула крамольная мысль: а, может, не тем путем я пробиваюсь наверх? Может, применить старый, как мир, женский способ устроиться в жизни: найти себе «спонсора»?.. Тем более, это совсем не проблема для общительной, приятной длинноногой красотки... Вот только некоторые моральные аспекты чуть-чуть смущают... Но это можно пережить... И потом – кто бы прививал щепетильность в нравственных вопросах воспитанникам круглосуточных садов?

Там учила жизнь, а значит – первый тот, кто смелей и решительней... А еще жизнь научила Лену держать чувства под контролем: никаких привязанностей и любовей, чтобы потом не было «мучительно больно»...

Сейчас, спустя годы, она вряд ли могла припомнить каждого, ради которого она умерщвляла кусочек своей души... Но каждый из них по кирпичику строил ее благосостояние... В гардеробе женщины появлялись новые шубы, в шкатулке поблескивали бриллиантики...

Окружающие неоднозначно относились к Елене. Одни завидовали и осуждали, другие – искренне восхищались ее умением устраиваться в жизни, третьи – старались оказаться в кругу ее приближенных. Любовь матери тоже как-то вдруг встрепенулась и крепла день ото дня вместе с увеличением банковского счета дочери.

Елена умела прощать обиды, умела быть щедрой. Скрывая усмешку, она наблюдала, как ее мама хвастается перед подружками успехами своей Аленки, как демонстрирует наряды, подаренные дочерью... Лишь иногда Лене хотелось узнать, вспоминает ли мама о том самом пуховом платке, подаренном когда-то дочери, и на что она потратила деньги, вытребованные за него спустя годы... Обеспеченная женщина теперь совсем не сердится за эту мелочность на свою мать, только вот не любит с некоторых пор изделия из пуха... Почему-то они ее совсем не греют...

Хотя, может, не в воспоминаниях дело? Ведь давно не дарят ей тепло дорогие шубы... Неуютно и одиноко в шикарной квартире на Арбате, подаренной ей очередным любовником... Время безжалостно стирает с лица краски молодости, все больше крема требуется, чтобы заретушировать морщинки... И еще – очень болит душа. За все эти годы в ней, казалось бы, все уже вытоптано, но никуда не ушло чувство тоски по родному надежному плечу... Мама так и не стала близким человеком, мужчина из мечты не материализовался в жизни... А еще – на исходе четвертого десятка своей непутевой жизни Елене страстно захотелось иметь детей. Она знает, какой матерью нужно быть, чтобы дети росли счастливыми и успешными... Она знает, как бережно нужно прикасаться к детской душе, чтобы не сломать хрупкий ее смычок... Наверное, ее матери никто не рассказал об этих важных вещах, вот и прожила она жизнь как скрипка, которая не может никому подарить свою чистую и красивую мелодию. (Е. Смирнова.)

 

Приложение 3

Спасти одну звезду
(притча)

Человек шел по берегу и вдруг увидел мальчика, который поднимал что-то с песка и бросал в море. Человек подошел ближе и увидел, что мальчик поднимает с песка морские звезды. Они окружали его со всех сторон. Казалось, на песке – миллионы морских звезд, берег был буквально усеян ими на много километров.

– Зачем ты бросаешь эти морские звезды в воду? – спросил человек, подходя ближе.

– Если они останутся на берегу до завтрашнего утра, когда начнется отлив, то погибнут, – ответил мальчик, не прекращая своего занятия.

– Но это просто глупо! – закричал человек. – Оглянись! Здесь миллионы морских звезд, берег просто усеян ими. Твои попытки ничего не изменят!

Мальчик поднял следующую морскую звезду, на мгновение задумался, бросил ее в море и сказал:

– Нет, мои попытки изменят очень много... для этой звезды.

 

Приложение 4

Легенда о манкурте

Жуаньжуаны, захватившие сарозеки в прошлые века, исключительно жестоко обращались с пленными воинами. При случае они продавали их в рабство в соседние края, и это считалось счастливым исходом для пленного, ибо проданный раб рано или поздно мог бежать на родину. Чудовищная участь ждала тех, кого жуаньжуаны оставляли у себя в рабстве. Они уничтожали память раба страшной пыткой – надеванием на голову жертвы шири. Обычно эта участь постигала молодых парней, захваченных в боях.

Сначала им начисто обривали головы, тщательно выскабливали каждую волосинку под корень. К тому времени, когда заканчивалось бритье головы, опытные забойщики-жуаньжуаны забивали поблизости матерого верблюда. Освежевывая верблюжью шкуру, первым долгом отделяли ее тяжелую, плотную выйную часть. Поделив выю на куски, ее тут же в парном виде напяливали на обритые головы пленных вмиг прилипающими пластырями – наподобие современных плавательных шапочек. Это и означало надеть шири. Тот, кто подвергался такой процедуре, либо умирал, не выдержав пытки, либо лишался на всю жизнь памяти, превращался в манкурта – раба, не помнящего своего прошлого. После надевания шири каждого обреченного заковывали деревянной колодой, чтобы испытуемый не мог прикоснуться головой к земле. В этом виде их отвозили подальше от людных мест, чтобы не доносились понапрасну их душераздирающие крики, и бросали в открытом поле, со связанными руками и ногами, на солнцепеке, без воды и без пищи. Пытка длилась несколько суток.

Брошенные в поле на мучительную пытку в большинстве своем погибали под сарозекским солнцем. В живых оставались один или два манкурта из пяти-шести. Погибали они не от голода и даже не от жажды, а от невыносимых, нечеловеческих мук, причиняемых усыхающей кожей. Неумолимо сокращаясь под лучами палящего солнца, шири стискивало, сжимало бритую голову раба подобно железному обручу. Уже на вторые сутки начинали прорастать обритые волосы мучеников. Жесткие и прямые азиатские волосы иной раз врастали в сыромятную кожу, в большинстве случаев, не находя выхода, волосы загибались и снова уходили концами в кожу головы, причиняя еще большие страдания. Последние испытания сопровождались полным помутнением рассудка. Лишь на пятые сутки жуаньжуаны приходили проверить, выжил ли кто. Если заставали в живых хотя бы одного из замученных, то считалось, что цель достигнута. Такого поили водой, освобождали от оков и со временем возвращали ему силу, поднимали на ноги. Это и был раб-манкурт, насильно лишенный памяти и потому весьма ценный, стоивший десяти здоровых невольников.

Манкурт не знал, кто он, откуда родом-племенем, не ведал своего имени, не помнил детства, отца и матери – одним словом, манкурт не осознавал себя человеческим существом. Лишенный понимания собственного «я», манкурт с хозяйственной точки зрения обладал целым рядом преимуществ. Он был равнозначен бессловесной твари и потому абсолютно покорен и безопасен. Он никогда не помышлял о бегстве. Манкурту в корне чужды были побуждения к бунту, неповиновению. Он не ведал таких страстей. И поэтому не было необходимости стеречь его, держать охрану и тем более подозревать в тайных замыслах. Манкурт, как собака, признавал только своих хозяев. С другими он не вступал в общение. Все его помыслы сводились к утолению чрева. Других забот он не знал. Зато порученное дело исполнял слепо, усердно, неуклонно. Манкуртов обычно заставляли делать наиболее грязную, тяжкую работу или же приставляли их к самым нудным, тягостным занятиям, требующим тупого терпения.

 

Приложение 5

Последний лист

В небольшом квартале к западу от Вашингтон-сквера улицы перепутались и переломались в короткие полоски, именуемые проездами. Эти проезды образуют странные углы и кривые линии. Одна улица там даже пересекает самое себя раза два. Некоему художнику удалось открыть весьма ценное свойство этой улицы. Предположим, сборщик из магазина со счетом за краски, бумагу и холст повстречает там самого себя, идущего восвояси, не получив ни единого цента по счету!

И вот люди искусства набрели на своеобразный квартал Гринвич-Виллидж в поисках окон, выходящих на север, кровель XVIII-столетия, голландских мансард и дешевой квартирной платы. Затем они перевезли туда с Шестой авеню несколько оловянных кружек и одну-две жаровни, и основали «колонию».

Студия Сью и Джонси помещалась наверху трехэтажного кирпичного дома. Джонси – уменьшительное от Джоанны. Одна приехала из штата Мэйн, другая из Калифорнии. Они познакомились за табльдотом одного ресторанчика на Восьмой улице и нашли, что их взгляды на искусство, цикорный салат и модные рукава вполне совпадают. В результате и возникла общая студия.

Это было в мае. В ноябре неприветливый чужак, которого доктора именуют Пневмонией, незримо разгуливал по колонии, касаясь то одного, то другого своими ледяными пальцами. По Восточной стороне этот душегуб шагал смело, поражая десятки жертв, но здесь, в лабиринте узких, поросших мохом переулков, он плелся нога за ногу.

Господина Пневмонию никак нельзя было назвать галантным старым джентльменом. Миниатюрная девушка, малокровная от калифорнийских зефиров, едва ли могла считаться достойным противником для дюжего старого тупицы с красными кулачищами и одышкой. Однако он свалил ее с ног, и Джонси лежала неподвижно на крашеной железной кровати, глядя сквозь мелкий переплет голландского окна на глухую стену соседнего кирпичного дома.

Однажды утром озабоченный доктор одним движением косматых седых бровей вызвал Сью в коридор.

– У нее один шанс... ну, скажем, против десяти, – сказал он, стряхивая ртуть в термометре. – И то, если она сама захочет жить. Вся наша фармакопея теряет смысл, когда люди начинают действовать в интересах гробовщика. Ваша маленькая барышня решила, что ей уже не поправиться. О чем она думает?

– Ей... ей хотелось написать красками Неаполитанский залив.

– Красками? Чепуха! Нет ли у нее на душе чего-нибудь такого, о чем действительно стоило бы думать, например, мужчины?

– Мужчины? – переспросила Сью, и ее голос зазвучал резко, как губная гармоника. – Неужели мужчина стоит... Да нет, доктор, ничего подобного нет.

– Ну, тогда она просто ослабла, – решил доктор. – Я сделаю все, что буду в силах сделать как представитель науки. Но когда мой пациент начинает считать кареты в своей похоронной процессии, я скидываю пятьдесят процентов с целебной силы лекарств. Если вы сумеете добиться, чтобы она хоть раз спросила, какого фасона рукава будут носить этой зимой, я вам ручаюсь, что у нее будет один шанс из пяти, вместо одного из десяти.

После того как доктор ушел, Сью выбежала в мастерскую и плакала в японскую бумажную салфеточку до тех пор, пока та не размокла окончательно. Потом она храбро вошла в комнату Джонси с чертежной доской, насвистывая рэгтайм.

Джонси лежала, повернувшись лицом к окну, едва заметная под одеялами. Сью перестала насвистывать, думая, что Джонси уснула.

Она пристроила доску и начала рисунок тушью к журнальному рассказу. Для молодых художников путь в Искусство бывает вымощен иллюстрациями к журнальным рассказам, которыми молодые авторы мостят себе путь в Литературу.

Набрасывая для рассказа фигуру ковбоя из Айдахо в элегантных бриджах и с моноклем в глазу, Сью услышала тихий шепот, повторившийся несколько раз. Она торопливо подошла к кровати. Глаза Джонси были широко открыты. Она смотрела в окно и считала-считала в обратном порядке.

– Двенадцать, – произнесла она, и немного погодя: – одиннадцать, – а потом: – «десять» и «девять», а потом: – «восемь» и «семь» – почти одновременно.

Сью посмотрела в окно. Что там было считать? Был виден только пустой, унылый двор и глухая стена кирпичного дома в двадцати шагах. Старый-старый плющ с узловатым, подгнившим у корней стволом заплел до половины кирпичную стену. Холодное дыхание осени сорвало листья с лозы, и оголенные скелеты ветвей цеплялись за осыпающиеся кирпичи.

– Что там такое, милая? – спросила Сью.

– Шесть, – едва слышно ответила Джонси. – Теперь они облетают гораздо быстрее. Три дня назад их было почти сто. Голова кружилась считать. А теперь это легко. Вот и еще один полетел. Теперь осталось только пять.

– Чего пять, милая? Скажи своей Сьюди.

– Листьев. На плюще. Когда упадет последний лист, я умру. Я это знаю уже три дня. Разве доктор не сказал тебе?

– Первый раз слышу такую глупость! – с великолепным презрением отпарировала Сью. – Какое отношение могут иметь листья на старом плюще к тому, что ты поправишься? А ты еще так любила этот плющ, гадкая девочка! Не будь глупышкой. Да ведь еще сегодня доктор говорил мне, что ты скоро выздоровеешь... Позволь, как же это он сказал?.. что у тебя десять шансов против одного. А ведь это не меньше, чем у каждого из нас здесь в Нью-Йорке, когда едешь в трамвае или идешь мимо нового дома. Попробуй съесть немножко бульона и дай твоей Сьюди закончить рисунок, чтобы она могла сбыть его редактору и купить вина для своей больной девочки и свиных котлет для себя.

– Вина тебе покупать больше не надо, – отвечала Джонси, пристально глядя в окно. – Вот и еще один полетел. Нет, бульона я не хочу. Значит, остается всего четыре. Я хочу видеть, как упадет последний лист. Тогда умру и я.

– Джонси, милая, – сказала Сью, наклоняясь над ней, – обещаешь ты мне не открывать глаз и не глядеть в окно, пока я не кончу работать? Я должна сдать иллюстрацию завтра. Мне нужен свет, а то я спустила бы штору.

– Разве ты не можешь рисовать в другой комнате? – холодно спросила Джонси.

– Мне бы хотелось посидеть с тобой, – сказала Сью. – А кроме того, я не желаю, чтобы ты глядела на эти дурацкие листья.

– Скажи мне, когда кончишь, – закрывая глаза, произнесла Джонси, бледная и неподвижная, как поверженная статуя, – потому что мне хочется видеть, как упадет последний лист. Я устала ждать. Я устала думать. Мне хочется освободиться от всего, что меня держит, – лететь, лететь все ниже и ниже, как один из этих бедных, усталых листьев.

– Постарайся уснуть, – сказала Сью. – Мне надо позвать Бермана, я хочу писать с него золотоискателя-отшельника. Я самое большее на минутку. Смотри же, не шевелись, пока я не приду.

Старик Берман был художник, который жил в нижнем этаже под их студией. Ему было уже за шестьдесят, и борода, вся в завитках, как у Моисея Микеланджело, спускалась у него с головы сатира на тело гнома. В искусстве Берман был неудачником. Он все собирался написать шедевр, но даже и не начал его. Уже несколько лет он не писал ничего, кроме вывесок, реклам и тому подобной мазни ради куска хлеба. Он зарабатывал кое-что, позируя молодым художникам, которым профессионалы-натурщики оказывались не по карману. Он пил запоем, но все еще говорил о своем будущем шедевре. А в остальном это был злющий старикашка, который издевался над всякой сентиментальностью и смотрел на себя, как на сторожевого пса, специально приставленного для охраны двух молодых художниц.

Сью застала Бермана, сильно пахнущего можжевеловыми ягодами, в его полутемной каморке нижнего этажа. В одном углу двадцать пять лет стояло на мольберте нетронутое полотно, готовое принять первые штрихи шедевра. Сью рассказала старику про фантазию Джонси и про свои опасения насчет того, как бы она, легкая и хрупкая, как лист, не улетела от них, когда ослабнет ее непрочная связь с миром. Старик Берман, чьи красные глаза очень заметно слезились, раскричался, насмехаясь над такими идиотскими фантазиями.

– Что! – кричал он. – Возможна ли такая глупость – умирать оттого, что листья падают с проклятого плюща! Первый раз слышу. Нет, не желаю позировать для вашего идиота-отшельника. Как вы позволяете ей забивать голову такой чепухой? Ах, бедная маленькая мисс Джонси!

– Она очень больна и слаба, – сказала Сью, – и от лихорадки ей приходят в голову разные болезненные фантазии. Очень хорошо, мистер Берман, – если вы не хотите мне позировать, то и не надо. А я все-таки думаю, что вы противный старик... противный старый болтунишка.

– Вот настоящая женщина! – закричал Берман. – Кто сказал, что я не хочу позировать? Идем. Я иду с вами. Полчаса я говорю, что хочу позировать. Боже мой! Здесь совсем не место болеть такой хорошей девушке, как мисс Джонси. Когда-нибудь я напишу шедевр, и мы все уедем отсюда. Да, да!

Джонси дремала, когда они поднялись наверх. Сью спустила штору до самого подоконника и сделала Берману знак пройти в другую комнату. Там они подошли к окну и со страхом посмотрели на старый плющ. Потом переглянулись, не говоря ни слова. Шел холодный, упорный дождь пополам со снегом. Берман в старой синей рубашке уселся в позе золотоискателя-отшельника на перевернутый чайник вместо скалы.

На другое утро Сью, проснувшись после короткого сна, увидела, что Джонси не сводит тусклых, широко раскрытых глаз со спущенной зеленой шторы.

– Подними ее, я хочу посмотреть, – шепотом скомандовала Джонси.

Сью устало повиновалась.

И что же? После проливного дождя и резких порывов ветра, не унимавшихся всю ночь, на кирпичной стене еще виднелся один лист плюща – последний! Все еще темно-зеленый у стебелька, но тронутый по зубчатым краям желтизной тления и распада, он храбро держался на ветке в двадцати футах над землей.

– Это последний, – сказала Джонси. – Я думала, что он непременно упадет ночью. Я слышала ветер. Он упадет сегодня, тогда умру и я.

– Да бог с тобой! – сказала Сью, склоняясь усталой головой к подушке. – Подумай хоть обо мне, если не хочешь думать о себе! Что будет со мной?

Но Джонси не отвечала. Душа, готовясь отправиться в таинственный, далекий путь, становится чуждой всему на свете. Болезненная фантазия завладевала Джонси все сильнее, по мере того как одна за другой рвались все нити, связывавшие ее с жизнью и людьми.

День прошел, и даже в сумерки они видели, что одинокий лист плюща держится на своем стебельке на фоне кирпичной стены. А потом, с наступлением темноты, опять поднялся северный ветер, и дождь беспрерывно стучал в окна, скатываясь с низкой голландской кровли.

Как только рассвело, беспощадная Джонси велела снова поднять штору. Лист плюща все еще оставался на месте. Джонси долго лежала, глядя на него. Потом позвала Сью, которая разогревала для нее куриный бульон на газовой горелке.

– Я была скверной девчонкой, Сьюди, – сказала Джонси. – Должно быть, этот последний лист остался на ветке для того, чтобы показать мне, какая я была гадкая. Грешно желать себе смерти. Теперь ты можешь дать мне немного бульона, а потом молока с портвейном... Хотя нет: принеси мне сначала зеркальце, а потом обложи меня подушками, и я буду сидеть и смотреть, как ты стряпаешь.

Часом позже она сказала:

– Сьюди, надеюсь когда-нибудь написать красками Неаполитанский залив.

Днем пришел доктор, и Сью под каким-то предлогом вышла за ним в прихожую.

– Шансы равные, – сказал доктор, пожимая худенькую, дрожащую руку Сью. – При хорошем уходе вы одержите победу. А теперь я должен навестить еще одного больного, внизу. Его фамилия Берман. Кажется, он художник. Тоже воспаление легких. Он уже старик и очень слаб, а форма болезни тяжелая. Надежды нет никакой, но сегодня его отправят в больницу, там ему будет покойнее.

На другой день доктор сказал Сью:

– Она вне опасности. Вы победили. Теперь питание и уход – и больше ничего не нужно.

В тот же вечер Сью подошла к кровати, где лежала Джонси, с удовольствием довязывая ярко-синий, совершенно бесполезный шарф, и обняла ее одной рукой – вместе с подушкой.

– Мне надо кое-что сказать тебе, белая мышка, – начала она. – Мистер Берман умер сегодня в больнице от воспаления легких. Он болел всего только два дня. Утром первого дня швейцар нашел бедного старика на полу в его комнате. Он был без сознания. Башмаки и вся его одежда промокли насквозь и были холодны, как лед. Никто не мог понять, куда он выходил в такую ужасную ночь. Потом нашли фонарь, который все еще горел, лестницу, сдвинутую с места, несколько брошенных кистей и палитру с желтой и зеленой красками. Посмотри в окно, дорогая, на последний лист плюща. Тебя не удивляло, что он не дрожит и не шевелится от ветра? Да, милая, это и есть шедевр Бермана – он написал его в ту ночь, когда слетел последний лист. (О’Генри.)

Прислушайтесь к мудрецам

Долг, долг и долг... Мы вечные должники друг у друга и у человечества в целом. (Н. Игрунов.)